Когда с непослушными прядями было закончено, Эмма покружилась, любуясь на себя в зеркало. Любая юная девушка, благородная или нет, позавидовала бы сейчас её чистой красоте и лёгкости. Воздушная, Эмма была нежна, как первый весенний цветок, и этим прекрасна.

– Матушка вечно бурчит и недовольна мной. Чашку разобью – в отца пошла; оборку на платье порву – и у отца камзол в дырах; верхом на лошади без дамского седла – так кузина отца так же на выездах на пикник позорилась. А почему я должна следовать правилам, если моя мать тоже себе в угоду те правила нарушает?

Марта затянула завязки на платье Эммы и недоуменно уставила на неё. Служанка была глупа и недалёка и никогда этого не скрывала. Её добродушное широкое лицо выражало лишь непонимание и наивное любопытство, без тени намёка на хитрость.

– По традиции в день моего семнадцатилетия мне полагается танцевать с каждым приглашённым на бал холостым мужчиной, – говорила тем временем Эмма. – И приглашения должны быть разосланы всем, кто принадлежит к дворянской семье, кому исполнилось хотя бы восемнадцать и не стукнуло ещё пятидесяти, и кто ни разу не был женат и не связан узами помолвки на момент бала. И ни одна древняя книга, в которой записаны те правила и обычаи, не говорит, что мы должны отказать в приёме какому-либо претенденту на мою руку только из-за того, что его пьяному дяде не понравился соус к утке! Традиции не запрещают приглашать Хиггинсов! Гранта Хиггинса... – поправила Эмма саму себя. – Но матушка делает вид, будто этого не знает, потому что ей так удобно, а меня же по любой мелочи одёргивает.

Марта вдруг охнула и прикрыла рот рукой, будто что-то вспомнила.

– Что случилось? – Эмма красиво нахмурила брови. – Родители ещё что-то выдали о Хиггинсах?

– Грант… – только и пробормотала служанка. – Я забыла передать вам письмо от Гранта!

Нырнув рукой в карман передника, в котором находился ещё карман, только уже потайной, Марта принялась долго с ним возиться. Ещё с раннего утра пальцы отекли и сейчас никак не хотели пролезать в узкую щель и вытаскивать тоненький листочек, сложенный втрое, который нетерпеливо ждала молодая баронесса.

– Разреши, я сама.

Не дождавшись позволения, Эмма сунула руку в кармашек и вытянула смятое письмо. Едва раскрыв его и пробежав глазами по первым буквам, она вначале засветилась счастьем, потом резко нахмурилась, потом и вовсе разозлилась, а после сильно удивилась и задумалась.

– Что он пишет, госпожа? – полюбопытствовала Марта, заглянув хозяйке через плечо. Но сколько ни силилась, разобрать не смогла ни слова: добродушная служанка не умела читать.

– В начале всё, как обычно, – нарочито растягивая слова, словно что-то обдумывая, отвечала Эмма. – Но потом... Он пишет про отца. О том, что король очень недоволен им из-за какого-то старого случая. Какое-то упущенное золото или не пойманные разбойники – я так и не поняла сути. Но и это неважно.

– А что важно?

– Оказывается, три недели назад мой отец и Хиггинсы виделись на обеде у графа Дутэрте. Слово за слово – между ними вспыхнула очередная ссора. Вот, слушай.

Эмма откинула за спину прядь волос, распрямила лист бумаги и начала негромко читать:

– «Душа моя, мой весенний цветок, моя милая любимая Эмма! Я никак не могу забыть дня нашей последней встречи, твои глаза, переполненные лёгкой грусти, твои шёлковые губы, подобные гладким лепесткам ароматной розы, которых хочется касаться снова и снова...» Я дальше пропущу.

Эмма решила, что служанке не стоит знать всех подробностей их с Грантом свидания и, поискав взглядом нужную строчку, юная баронесса продолжила: