Все, что он может, так это наблюдать, что те люди как раз заканчивают погрузку, когда на сцене появляется пара патрульных машин из участка Спинозы. Прежде чем отец успевает обежать вокруг двора, чтобы предупредить офицеров, разражается безнадежно неравная перестрелка – бандиты расстреливают обе патрульные машины из автоматов. Грузовик трогается, бандиты прыгают в него, выезжают, и через задний борт вылетают две ручные гранаты. Намеревались ли они кого-то убить, искалечить или просто остудить героизм, кто знает? Только одна из гранат разорвалась рядом с отцом и превратила его в живую подушечку для игл. Он пришел в себя через два дня, в госпитале, без левого глаза. В газетах этот инцидент описывали как случайную вылазку банды воров, которым повезло. В Десятом участке считали, что некий синдикат, на протяжении всей войны откачивавший оружие, решил поменять место хранения своих припасов, поскольку война закончилась и учет должен был сделаться строже. Тогда настаивали на более тщательном расследовании этой стрельбы на причале – в сорок пятом трое мертвых копов что-то да значили, – но администрация мэра такому расследованию воспрепятствовала. Выводы делайте сами. Отец их сделал, и они лишили его веры в усиление законности. Когда, восемью месяцами позже, он выписался из госпиталя, то по переписке закончил уже курсы журналистики.

– Не было бы счастья… – сказал Сиксмит.

– Остальное вы, наверное, знаете. Освещал события в Корее для «Иллюстрейтид плэнет», потом стал представителем «Вест-кост геральд» в Латинской Америке. Отправился во Вьетнам, чтобы писать о сражении при Ап-Баке, и оставался в Сайгоне вплоть до первого своего коллапса, который случился в марте. Это просто чудо, что брак моих родителей продлился столько лет, – знаете, самое долгое время, что я провела с ним вместе, приходится на апрель – июль этого года, когда он лежал в хосписе. – Луиза спокойна. – Мне, Руфус, хронически его недостает. Все время забываю, что он умер. Все время думаю, что он отправился куда-то по заданию и на днях прилетит обратно.

– Должно быть, он гордился тем, что вы пошли по его стопам.

– Увы, Луиза Рей – это не Лестер Рей. Я растратила годы на бунтарство, я изображала из себя поэтессу и работала в книжной лавке на Энгельс-стрит. Позерство мое никого не убеждало, мои стихи оказались «настолько лишены содержания, что их даже не назвать плохими», – так сказал Лоренс Ферлингетти{53}, – а книжная лавка разорилась. Так что до сих пор я всего лишь веду колонку в журнале. – Луиза трет свои усталые глаза, вспоминая прощальный залп Ричарда Ганги. – Никаких материалов из горячих точек и премий за них. Питала большие надежды, когда поступила в «Подзорную трубу», но ехидные сплетни о вечеринках со знаменитостями – это наивысшее, чего я пока достигла на отцовском поприще.

– Да, но эти ехидные сплетни хорошо изложены?

– Эти ехидные сплетни изложены отлично.

– Что ж, тогда пока еще рано стенать о даром растраченной жизни. Простите, что я похваляюсь своей опытностью, но у вас и понятия нет о том, что представляет собой даром растраченная жизнь.

– Хичкок любит быть в центре внимания, – говорит Луиза, которую теперь все больше беспокоит мочевой пузырь, – но терпеть не может давать интервью. Он не ответил на мои вопросы, потому что как следует их не расслышал. Его лучшие фильмы, сказал он, похожи на вагончики, несущиеся по американским горкам: тем, кто в них едет, страшно до потери пульса, но под конец они выходят наружу, хихикая и стремясь проехаться снова. Я заявила великому и ужасному, что ключом интереса к вымышленным ужасам является их изоляция или сдерживание: пока мотель «Бейтс»