Шелестяще заворочавшись в ворохе накиданной сверху листвы, Петя потянулся и звеняще зевнул во весь рот. Листья осыпались, подпуская к телу утреннюю прохладу и росяную сырость.

– Сегодня первый день моей оставшейся жизни, – вслух подумал он и рывком поднялся, решительно входя в утро.

Утро было ранним, все в зыбком низком тумане и пении перекликающихся птиц.

Широко раскинув руки и стоя напротив едва проклюнувшегося в золотом разливе солнца, Петя пробуждал внутренним смехом свое не до конца еще проснувшееся тело.

Насмеявшись до «не хочу» и свежо вздохнув напоследок, он наклонился к ручью и прильнул губами и лбом к журчащей влаге…

Утерся, выпрямившись, и улыбнулся – день начался.

Это был уже третий день бесплодных покуда блужданий Пети в поисках заказа Змея Горыныча или хотя бы подсказки насчет оного.

Былой энтузиазм его понемногу угасал. Ничего ни вокруг, ни внутри не сулило даже намека, Мяв не подавал признаков жизни, и мало-помалу в душу к Пете заползала тоска черная.

Утренняя бодрость и радость пробудившемуся дню постепенно таяли вместе с призрачным туманом, обнажая мысли темные, да унылые…

– Ничто так не мешает радоваться жизни, – бормотал он, бредя по опушке и дожевывая утреннюю краюху хлеба, – как сама жизнь.

Ведь понимаю все, – удивлялся себе же Петя, – а никак с собой не совладать. Понимаю, что есть в моей жизни смысл, но чую, что – чужой, вместо Хозяина подселенный. Кто же и когда мне радость такую беспросветную подарил?..

Медленно, неспешно прорастает во мне знание новое, Хозяйское, – сокрушался он, сквозь кусты пробираясь, – какая-то вялотекущая беременность, да и только. Страх непрестанно растет, что не справляюсь… Уж и смеяться над ним устал…

– …Если хочешь убежать от внутреннего страха, – неожиданно услышал Петя знакомый урчащий голос, – обучись внутреннему бегу…

Над тропинкой прямо перед ним нарисовалась рыжая улыбка Мява.

– А если судьба подложила тебе свинью, – продолжал урчаще Мяв, – то присмотрись к ней получше: может, это всего лишь зародыш твоей птицы Счастья?

– Эх, Мяв, – Петя даже обрадоваться коту как следует не смог, – уже третий день, поди, извилины напрягаю. А придумать ничего не получается. Голова скоро от дум тех потрескается…

– Если голова болит, значит, она есть, – успокаивал его Мяв, – это уже неплохо. Теперь бы ею как следует распорядиться…

– Вот именно – как?!. – дал волю чувствам Петя.

Улыбка Мява расплылась еще шире. Кот явно и от души забавлялся.

– А ты посвяти своим проблемам полчаса ежедневно, – посоветовал он, – и используй это время, чтобы вздремнуть, – и захихикал.

– Смеешься… – обиделся Петя, насупившись.

– Помогаю, – мелко, по-кошачьи вздохнул Мяв. – Жизнь, Петя, отвратительна, когда о ней много думаешь, и прекрасна, когда просто живешь.

И растаял.

– Вот так всегда!.. – аж крякнул с досады Петя. – Нет, чтоб по-человечески, по-понятному… Так нет, все с подковыркой какой-то кошачьей, все загадки загадывает…

Он продолжил свой бесцельный путь по влажной и росистой траве, вслух негодуя и обижаясь на Мява. Шел так Петя какое-то время, пока вдруг не заметил, что, идя по тропинке и бранясь, он в то же время как бы со стороны на себя самого смотрит да усмехается тому, что видит. Даже смешок этот услышал – кошачий такой, как у Мява.