Покровская долго отнекивалась, неся чушь про то, что ждет кого-то. Я же разглядел ее одиночество с первых секунд, как только она вошла в нашу жизнь. Снова.

Вуаль холодности смотрится на Дани лучше остальных масок. Потеря поддержки отца наверняка нанесла ошеломительный удар по ее идеальному мирку. Хрупкий стеклянный шар с треском начал сыпаться. Она в растерянности, со страхом смотрит на руины под своими ногами и мечется, размышляя над тем, как вернуть прежний и естественный для себя порядок вещей.

Я чувствую Дани, словно никогда не расставался с ней.

Ей проще думать, будто меня здесь нет. Она неподвижна, что вполне сойдет за восковое изваяние, созданное скульптором с ажурностью. А мне нравится вызывать в ней чувство смятенности. Это необычное ощущение владения контроля над ситуацией пьянит разум не хуже крепкого алкоголя.

Я расслаблено веду машину, не смущая Даниэлу разглядыванием.

— Ты же не повезешь меня в лес? — внезапно долетает до моего слуха апатичное предположение.

На ум тут же приходит неприятное воспоминание.

— Это было бы справедливо, но нет, — отвечаю я. — Я не причиню тебе вреда.

Физическая расправа — удел ничтожеств.

Однако эмоционального истязания моя компаньонка заслуживает с лихвой.

— Как прошел твой день? — интересуюсь я.

Даниэла издает странный фыркающий звук.

— Как будто тебе правда есть до меня дело.

— Иначе бы не спрашивал.

Я по-прежнему твой щеночек, Дани.

Я готов, наконец, укусить руку, приручившую и истязавшую меня.

— Я не хочу разговаривать с тобой. Я не считаю тебя своим боссом. И не притворяйся, будто мы когда-то ладили. Не изображай дружелюбие. На это противно смотреть. И я тебе не доверяю.

— Ух-ты, — я со смехом потираю подбородок. Надо бы побриться. — Очень информативно и предсказуемо. Но ты могла бы проявить усердие и хоть на несколько минут сделать вид, будто тебя не вывернет на приборную панель от самого факта моего нахождения рядом.

— Ты прав. Меня действительно вывернет.

— Тогда зачем в машину села? — я пожимаю плечами.

Она ерзает на сидении, отказываясь смотреть в мою сторону.

— Ты же как побитая собачка — не прекращал скулить, чтобы я села.

— Ты ничуть не изменилась.

Дана никак это не комментирует.

— В каком районе живешь? — я включаю GPS-навигатор.

Угрюмая брюнетка, от которой меня разделяет сенсорная консоль, морщит аккуратный нос. Медлит с ответом, испытывая дискомфорт.

— Ты стыдишься чего-то? — я играю с огнем, спрашивая Дану об этом.

— Нет!

Она впивается ногтями в кожу, отчего остаются четкие розоватые углубления.

— Тогда скажешь, куда я должен тебя привести?

— В Строгино, — наконец, выдавливает ответ.

О да, ей стыдно.

Бесспорно, она попала за черту Садового не по собственной инициативе. Лаврентий Андреевич изысканно поглумился над дочерью. Отнял у нее деньги, в которых она всегда видела способ влияния на окружающих. Лишивших их, стала слепым котенком, которому предстоит научиться выживать в этом огромном и жестоком мире заново, без привилегий. Но ее коготки остры, и она не брезгует вонзаться ими. Видит опасность во всем и в каждом, будто детеныш-маугли, попавший в цивилизованную среду обитания.

Столкновение привычной утопии с другой вселенной ломает Дану.

Как долго она проносит маску, прежде чем упадет на колени?

Я убираю руку с руля и лезу в карман, когда чувствую вибрацию.

— Да, сладкая моя, — отвечаю дочери.

— Папа, ты скоро будешь дома? — спрашивает Элла. На фоне слышу, как Эльза из «Холодного сердца» поет свою знаменитую песню «Отпусти и забудь».

— Скоро, детка. Ты кушала?

— Да, поела борщ. Лина приговорила, — ее голосок веселеет, когда она упоминает о своей няне. — Папа, я хочу мороженку.