– Тетя Маша, – останавливала я ее испуганно, – у ребенка заразная кожная болезнь, она передается через прикосновение.

– Да что ты говоришь такое? – изумлялась Маша. – Дети не могут быть заразными, – и продолжала играть с ребенком, к его великой радости.

Маше-Крокодилу Господь деток не дал, о чем она беспрестанно сокрушалась. Уж она-то, я думаю, своего малыша в детдом бы никогда не отдала – хоть калеку, хоть дурачка какого, любого бы выпестовала любовью своей недюжинной.

Говорить с ней можно было на любые темы, она честно и прямо, без лукавства, высказывала то, что думала. В отношении семейной жизни Маша-Крокодил имела четкие правила, которые в своей справедливости, строгости и неукоснительности выполнения чем-то напоминали солдатский устав.

Нельзя навязывать мужу собственное мнение, надо создать такую понятную ему обстановку, чтобы он сам захотел выполнить необходимую домашнюю работу, – считала тетя Маша. Если хочешь изменить его в чем-то, например отлучить от пьянства, довольно здраво рассуждала она, то дай ему взамен выпивки увлекательное занятие, например купи мотоцикл, либо машину, либо что-то другое, к чему его душа тянется, тогда мужик и сам пить не будет. Короче, чтобы свести на нет какой-нибудь мужнин недостаток, ругаться ни к чему, а надо взамен дать что-то очень важное и нужное ему. Свой философский взгляд был у нее и на предполагаемые мужские измены. Горе той женщине, утверждала она, которая своего мужа победит в дрязгах, – счастье сразу уйдет из их дома. Не мне судить, насколько Маша-Крокодил была права в своих измышлениях, но на практике у нее получалось все очень здорово: Паша ее ценил и поменять ни на кого не стремился.

Хотя над тетей Машей люди довольно часто беззастенчиво смеялись, она в пререкания с ними не вступала. Только один раз ее вынудили обстоятельства. Дело было так. В нашем крупном семеноводческом совхозе по окончании посевной праздновали «Борозду», как ее называли. Выдали рабочим заслуженные премиальные, ну и погуляли все всласть. А на другой день выяснилось, что как-то в суете остался незасеянным отдаленный клин между двумя березовыми колками. Поскольку в район об окончании посевной уже отрапортовали, то в срочном порядке Пашину бригаду на эту работу и отрядили. Про еду хмельные еще трактористы вспомнили, когда время обеда пришло, а продуктов с собой, как оказалось, никто не захватил. До села было около семи километров, поэтому возвращаться не стали, а решили покемарить в тенечке, да тем и обойтись. Привыкшие подсмеиваться над Пашей, мужики и на сей раз правилу своему не изменили.

– Паша, а ты что своему Крокодилу на премиальные купишь? – подтрунивал над ним его напарник.

– А тебе какое дело? – услышали вдруг мужики Машин голос. – Чего ты обо мне хлопочешь? Своих забот мало? Красота скоротечна, совместно с молодостью уходит, скоро и у твоей супружницы морщины по аршину будут, может, непригляднее меня станет. Не забывай об этом, если часом над человеком посмеяться захочешь, – закончила она свою отповедь.

Маша-Крокодил стояла в пяти шагах от механизаторов, скрестив руки на мощной груди. У ног ее стояла большая сумка – не иначе с Пашиным обедом.

– Ты че, Маш? – оторопел и Паша.

– Опохмелиться принесла, Паш, да пообедать, – кротко ответила она.

– Отдохни, Маш, – пожалел Паша жену, вытиравшую пот со лба.

– Некогда, Паш, – сказала она и заторопилась в обратный неблизкий путь на своих коротких крокодильих ножках.

– Ну чего примолкли? Обедать присаживайтесь, – пригласил Паша насмешников. – Я свою Марью ни на кого никогда не променяю, а красавиц вам, дуракам, оставил.