Зоя работала в мелкой частной фирме, где отпрашиваться раньше времени совсем не поощрялось, но что не сделаешь для любимого кавалера. Петр от ресторана отказался и по соображениям экономии, и просто чтобы с подозрением не пялиться на посторонних. Предпочел накупить продуктов, из которых они с Зоей в четыре руки сварганили очень приличный ужин, разделенный на две части пылкими постельными объятиями. Для Зои Петр был военным советником, бывшим два года в Латинской Америке, – вполне нормальная отмазка, даже то, что он показывал ей тамошние города не по живым фото, а по журнальным иллюстрациям, ее ничуть не смущало.

В этом скромном любовном гнездышке, после столь будничных, но очень приятных утех, Зацепин снова почувствовал, как его дневная решительность еще больше пошатнулась. Одно дело были непотопляемые полковники, имеющие глубокие и разносторонние связи во властных структурах, другое дело – он, капитан, выбившийся в люди исключительно за счет своих личных способностей, за любой серьезный проступок ему грозил закрытый трибунал, после которого подсудимые могли исчезать бесследно, да и насчет обещанной от Терехина сладкой морковки были пребольшие сомнения. И тогда он стал искать другие аргументы в пользу уже принятого своего решения.

– А что у вас на работе говорят обо всем этом? – Широкий жест Петра в сторону окна и грохочущей электрички ясно дал понять подруге, что именно он имеет в виду.

– А что ты хочешь услышать? – спросила, усмехаясь, Зоя, прекрасно осведомленная о его взглядах на окружающую ельцинщину. – Что раньше, при советской власти, было лучше? Так это всегда и везде будут говорить. Что Горбачев во всем виноват? Что дал свободу, которой мы подавились?

Он поморщился: это действительно напоминало спор пенсионеров у пивнушки.

– Я не об этом. – Ему в голову пришел более свежий аргумент. – Я про то, что старый российский лозунг: монархия, православие и народ – представляет искажение более верного прежнего лозунга: монархия, православие и сословность. В семнадцатом году убрали сословность и все стали быдлом, только одно быдло было партийным, а другое беспартийным. К девяностому году сословия стали вырисовываться по новой. Кроме интеллигенции, рабочих и колхозников, появилась наследственная номенклатура – чем не новая аристократия? И вот снова все разломали. Теперь у нас опять бесклассовое общество, которое делится на быдло без денег и быдло с деньгами.

– А ты у нас к какому быдлу принадлежишь? – Зоя, держа на коленях его голову, шутливо взъерошила ему волосы.

– К быдлу, мечтающему разбогатеть.

– Ну и богатей, кто тебе не дает.

– Так ведь это почти криминал. Кстати, а криминал можно назвать видом производственной деятельности?

– Еще какой! – развеселилась она. – Знаешь, у братков от пистолетов какие мозоли? Вот такие! – Зоя показала какие.

– И если бы ты узнала, что и я в таком криминале замешан, то что?

– На это есть тюрьма. Ты в ней отсидишь свое и выйдешь совершенно чистым, невиновным человеком.

Такая простая логика его сразила.

– Ты правда так думаешь?

– Я пойду поставлю чайник, – сказала она и пошла на кухню.

Встреча с Терехиным на следующий день вышла совсем не такая, какую Петр ожидал. Виталий Борисович пришел в условленное место один и не соблюдал никаких видимых мер предосторожности. Словно это была случайная встреча старых знакомых, скажем, прежде живших где-то по соседству. Как казахи, едущие по степи, они долго говорили о том, что попадалось им на глаза: о кооперативном кафе, киоске с мягким мороженым, платном туалете.