– А когда целуешься с кем-то, об этом тоже докладываешь?

– Обязательно.

– А когда тебя за коленки хватают?

– В первую очередь.

– А если я схвачу?

– А схвати!

Он смотрел в ее побелевшие от злости глаза, понимал, что порядком переборщил, и отступал. Это было уже его собственное открытие, сделанное недавно. Пытаясь определить, чем здешние сверстники отличаются от своих одногодков в Западном полушарии, Алекс пришел к выводу, что все дело в их удивительном бесстрашии, с которым даже самые расчетливые из них могут поставить на кон все свое благополучие. Здравый смысл может сколько угодно внушать им, что надо все делать так-то и так-то, и вдруг из-за самого копеечного повода вспышка настроения – и возникают самые катастрофические последствия. Похоже, и Даниловне в один миг ничего не стоит поломать все их вроде бы устоявшееся приятельство.

– А ты знаешь, что все шпионки свои сведения получают только через постель? – доставал Алекс ее в следующий раз.

– А тебе какое дело?

– Просто порадовался за тебя.

– Тебе, может быть, тоже со старухами придется спать?

– Нет, я их лучше пытать буду.

– Размечтался! Все мачо всегда в глубине души женщин боятся, только прикидываются, что это не так.

– Чего их бояться?

– Подрастешь – узнаешь!

День-два на небольшое неразговаривание – и новая инквизиция.

– А представляешь, тебя в перестрелке возьмут и ранят. И будешь потом без ноги или без руки?

– Тебя уже ранили, и ничего, – пыжилась в ответ староста.

– Для мужчин раны совсем не то, что для женщин.

– Это почему же?

– Ну представь, ты разденешься на пляже, а у тебя на боку шрам, да к тебе ни один парень не подойдет. А тот, кого ты охмуряла в одежде, увидит тебя со шрамом и сразу отвалит прочь.

– Не отвалит.

– Еще как отвалит! – торжествовал юный гестаповец.

При всем при этом они старались никогда друг друга не касаться, а свою перепалку вели только один на один, что как-то странно их еще больше сближало между собой.

– Вадим Вадимыч, дайте мне телефон куратора Копылова, – потребовала Даниловна после первых столь непривычных грубостей своего несостоявшегося кавалера.

– Это еще зачем? – строго поинтересовался директор.

– Копылов после поездки к нему стал какой-то невменяемый. Я хочу узнать, что случилось.

– Хорошо, я позвоню куратору и узнаю, давать ли тебе его телефон, – пообещал Вадим Вадимыч. Он уже знал о смерти матери Алекса, но предпочел, чтобы куратор сам определил, что можно дружбанам и дружбанкам Копылова говорить, а что нет.

Зацепин в телефоне Даниловне отказал, предпочел приехать в интернат сам и поговорить со старостой о своем подопечном.

– Наш разговор с Алексом был о судьбе его родителей, только и всего, их судьба не очень хорошая. Но будет лучше, если ты его об этом расспрашивать не будешь. Насколько я знаю, в вашей школе не принято говорить о работе родителей. Это очень хорошее правило, и не стоит его нарушать.

Родители Алекса погибли на задании, поняла Даниловна и тут все ему простила, как говорится, и за вчерашнее и за завтрашнее.

Служебный кабинет Зацепина представлял собой маленький закуток, образованный разделением обычной комнаты на две половины. Но лучше было так, чем тесниться с кем-то бок о бок. В закутке стояла старая, еще советская мебель, а стены и потолок нуждались в основательном ремонте. Слава богу, что никаких сторонних посетителей, перед которыми могло быть стыдно, здесь никогда не появлялось.

Сегодня Петр после нескольких дней тихого саботажного безделья наконец сел за компьютер, составлять очередной аналитический отчет по поступившим в отдел за последнюю неделю разрозненным сведениям из Мексики и Панамы.