– На круге? – Француз спустил очки к кончику носа и огляделся, как будто только что заметил поросший травой островок безопасности рядом со своей машиной.

Судя по всему, он разглядел и круговую дорогу с четырьмя или пятью выездами в разных направлениях.

– Что за merde[6] эти круги, – произнес он со стоном, выражая отношение к круговому движению значительной части французов, которые, похоже, не знают, для чего предназначены кольцевые развязки. Может, чтобы обеспечить работой муниципальных садовников? – Это ведь английское изобретение, не так ли?

– Да. Мы придумали их в целях безопасности. Франция все-таки технологичная нация, поэтому мы не предполагали, что у вас возникнут проблемы с круговым движением. В конце концов, вы ведь даже умеете открывать устрицы. – Я рискнул ввернуть в свою шутку безумно трудное слово «huîtres»[7], и не зря, потому что эффект был достигнут.

– Et vous, vous êtes anglais[8], – подала гневный голос мужеподобная супруга француза, склонившись к рулю. По крайней мере, она обратилась ко мне на «вы». – Вы, англичане, понятия не имеете, как ездить справа, – прибавила она с неприязнью.

– Ну, а у вашего мужа какие будут претензии? – спросил я.

Она схватила мужа за руку и что-то яростно зашептала ему на ухо. Он кивнул.

Я догадался о том, что она ему сказала, лишь когда он включил зажигание и резко сдал назад. Две машины разъединились, как взмокшие любовники после соития. В следующее мгновение внедорожник аккуратно развернулся и укатил прочь туда, откуда появился.

Пока он набирал скорость, я успел запомнить номера и, что совершенно бесполезно, физиономии длинноволосых мальчишек, которые ухмылялись мне сквозь заднее стекло. Папа только что стал лихим героем их собственного роуд-муви[9]. Французы обожают роуд-муви. Только они говорят «ле род-му-ви».

– Что ты ему сказал? – спросила Флоранс.

– Ничего такого оскорбительного. Он, вероятно, думает, что я не знаю, как заявить на него, потому что я англичанин.

– Да, и к тому же после ланча его кровь, скорее всего, наполовину состоит из вина, – сказала она.

Я присмотрелся к вмятине на машине. Уродливый красно-голубой рубец был бы не так страшен, если бы удар не пришелся на заднюю колесную арку, из-за чего разорвалась покрышка, которая теперь со свистом прощалась со своей короткой, но насыщенной атмосферами жизнью.

И речи не могло быть о том, чтобы я смог самостоятельно поменять колесо. Нам пришлось вызвать эвакуатор.

Мы сдвинули машину к обочине и уселись в высокой траве, разглядывая поля подсолнечника, простиравшиеся до самого горизонта. Я никогда еще не видел в одном месте столько подсолнухов. Мне всегда казалось, что они растут поодиночке, словно часовые, охраняя палисадники. Но здесь полчища этих высоких растений создавали полную иллюзию, будто на планету Земля высадилась армия анорексичных зеленых инопланетян.

– Ты действительно в порядке? – спросил я. – Не ушибла голову или, может, что-то еще?

– Нет. Впрочем, было бы неплохо, если бы ты помассировал мне шею. – Флоранс улыбнулась и провела длинным пальцем от своего уха вниз, к гладкому голому плечу, любоваться которым позволяла футболка без рукавов. Еще с самого первого раза, когда мы оказались в одной постели, меня поразила невероятная гладкость кожи Флоранс, как будто свои подростковые годы она отмокала в кокосовом молоке. Она была наполовину индианкой – ее отец был тамилом с вулканического французского острова Реюньон, что рядом с Мадагаскаром, – и ее тело идеально сочетало в себе французскую устойчивость и индийскую гибкость.