Я был на грани срыва. Еще одна инструкция – и моя голова точно отвалилась бы.

– D’accord? – спросила она.

– Полотенце? – позволил себе пискнуть я.

– Возьми вон то, голубое. А потом, когда вытрешься, повесь его сушиться на веревку, а то заплесневеет от сырости. D’accord?

Я улыбнулся, не только подтверждая, что все понял, но и от внезапно пришедшей в голову идеи повеситься самому на той же бельевой веревке, вырвавшись тем самым из этого учебного лагеря для новобранцев, где командовала французская мама.

Душ успокоил нервы, и я чувствовал себя в ладах с окружающим миром, когда появился в саду спустя четверть часа.

– А! – раздался громкий коллективный возглас радости, словно я был гостем, который принес единственную бутылку.

– Это Пол, – объявила Бриджит в свойственной французам манере произносить мое имя так, будто я имел отношение к лидеру «красных кхмеров»[27].

– Bonsoir[28], – произнес я.

За столом восседали мама, брат и племянник Флоранс, сама Флоранс и пожилая пара; старик со старушкой широко улыбались и приветствовали меня, подняв огромные бокалы с «Перно»[29].

Мне представили гостей как Анри и Жинетт, давних хозяев соседней фермы. Я предположил, что они муж и жена, но выглядели они такими одинаковыми, что вполне могли оказаться и братом с сестрой. А спросить, как мне показалось, было невежливо. У них были беззаботные лица состарившихся детей, а шишковатые руки хранили следы грязной и неблагодарной работы, какой на семейной ферме невпроворот. Мне стало любопытно, не составят ли они мне компанию в завтрашнем мероприятии по рытью выгребной ямы.

– Что будешь пить? – спросил Мишель.

Анри и Жинетт дружно воскликнули: «Eh oui!»[30]. Алкогольные пристрастия иностранца вдруг стали самой волнующей темой по эту сторону Ла-Манша.

Я затруднялся с выбором, поскольку названия на этикетках половины бутылок ни о чем мне не говорили. Что это за «Suze» и «Banyuls»?[31] Я решил рискнуть – в конце концов, надо же ассимилироваться.

– Попробую «Сюз».

Такого бурного смеха не вызывал ни один анекдот из тех, что я рассказал за этот год. Даже маленький Симон присоединился к всеобщему веселью.

– Это напиток для женщин, – сказала мне Флоранс по-английски.

– «Бон-юул»? – предпринял я новую попытку, и снова раздался хохот, на этот раз вызванный моим произношением.

– «Бань-юль-сс», – поправил меня Мишель и налил мне полпинты того, что на вкус оказалось крепленым вином наподобие портвейна.

Как бы то ни было, этот выбор, казалось, удовлетворил всех, и, когда я произнес тост, пожелав присутствующим доброго здоровья, они дружно подняли бокалы. Мы чокнулись, твердо глядя друг другу в глаза, как положено. Во Франции этот зрительный контакт чрезвычайно важен. Говорят, что, если им пренебречь, сексуальная жизнь в последующие десять лет будет невыносимой. Даже Анри с Жинетт обменялись взглядами, из чего можно было сделать вывод, что у них есть еще порох в пороховницах.

На столе красовались закуски, обычно подаваемые к аперитиву: оливки, пшеничная фигурная соломка, чипсы, орешки, тарелка с редисом, который нужно было сдабривать кусочком сливочного масла. Я быстро заморил червячка. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я закинул в себя тот последний килограмм клубники.

Соседи по столу с благостным равнодушием улыбались мне, пока Бриджит объясняла, что мы с Флоранс собираемся открыть в Париже английскую чайную. У меня сложилось впечатление, что с таким же успехом она могла сказать, что речь идет о массажном салоне на Юпитере. Париж? Английская? Чайная?