— Вот еще! Так легко не отделаешься. — Звучит как угроза посильнее, чем смертельная.
Какое-то нехорошее у меня предчувствие...
Охотников резким рывком поднимается на ноги и элегантным движением отряхивает дорогущий темно-серый костюм. На мгновение зависаю, когда рубашка между полами пиджака завораживающе обтягивает его торс, показывая одной лишь мне, что там не хилая такая мускулатура. Во рту пересыхает от неведомого прежде чувства. Меня буквально пронзает дикое желание потрогать его. Вот прямо взять обхватить талию, провести по животу руками, забраться ими под эту рубашку...
Тьфу ты! Анька! Как была идиоткой, так и осталась в его присутствии. Еще и ему предъявляешь, что не изменился. Сама-то куда хуже. Как раньше дурела от него, так и сейчас тупишь.
— Папа! Мне здесь надоело! Хочу в пиццерию! — раздается из-за его спины девчачий голосок, который заставляет меня снова поморщиться. Это что за нотки в нем такие? Как я там назвала ее — ангелочек? Да черта с два. Там и не пахнет ничем подобным.
Ой мама родная, на что я подписалась? Мало того, что Охотников, да еще и с маленькой заразой-дочкой!
Ох, не зря он уточнил, что если я сама не уволюсь за полгода! Ну что ж, я официально лох номер один. Где были мои мозги, когда соглашалась? Точно не там где должны быть.
— Да, солнышко, конечно, — произносит он каким-то уж очень медовым голоском, поглядывая на меня с хитрой издевкой. — Все как ты пожелаешь. Вот прихватим Анну Евгеньевну и поедем за пиццей. За одно и познакомимся поближе. А то кто-то тут туману навел и не стыдится.
Это он типа про меня? А сам-то! Хантер Шмантер. Майкл, понимаешь ли! Зачем так пафосно? Был Мишкой, так и оставался бы.
Одной рукой хватает дочь, второй меня под локоть и тащит к выходу, где сталкиваемся с Марией Ильиничной.
— Марья Ильинична! Простите, я не могу вам помочь убрать воду, — извиняюсь. Но не успеваю услышать ответ. Меня уж решительно тянут по лестнице вниз.
Странно это. Почему у нас по жизни с ним все завязано на уборке? Как будто судьба такая — вечно между нами ведра и тряпки.
Подходим к дорогому внедорожнику. Александру Михайловну, кажется, так мне ее представили в кабинете, грубовато впихивают на заднее сиденье. Потом, после секундного колебания, меня тоже отправляют к ней. Интересно, почему не на место рядом с водителем? Там было бы удобнее разговаривать. Но, устроившись удобнее, радуюсь, что он сделал именно так. Если бы села рядом, то определенно бы привлекла ненужное внимание в своим голым ногам.
Все. Завтра же покупаю новые юбки и брюки. Нет, лучше сегодня! Слишком нервно перед Охотниковым сверкать ляжками. Перед остальными было неважно, но не перед ним. Он единственный знает, какой я была когда-то. И вроде бы я наоборот должна гордиться, какой стала, но не получается. Я слишком смущена.
Двигатель громко рычит, и мы срываемся с места, словно кое-кто и сам немного одурел от встречи с прошлым.
Правда, ведет машину он очень круто. Прямо как заправский гонщик.
Ха! Он — гонщик? Да скорее всего дело в игровом опыте! Уж он-то у него приличный!
Наконец паркуемся и молча направляемся в выбранную пиццерию, где, сделав заказ, подходим-таки к «знакомству».
Как же его переклинило-то от открывшейся правды обо мне. Все слова, все жесты пропитаны желчью. Говорит обычные вещи, но видно, что его колбасит. Язва моя позабытая.
Но и я не остаюсь в долгу. Отвечаю ему в тон.
В итоге Александра Михайловна, которая определенно привыкла быть в центре внимания, только и может, что переводить растерянный взгляд с отца на меня и обратно. Не может сообразить своим семилетним умом, что происходит. Как состыковать эти елейные взгляды и слова с тем, что мы на самом деле хотим друг другу сказать? Старые обиды и невысказанные когда-то слова прорываются в интонации, предавая двойной смысл любой фразе.