Фэр Итан, покрывшись серо-буро-малиновыми пятнами, держался за щеку и быстро моргал, при этом левый глаз странно дёргался. Похоже, мой начальник только что заработал себе нервный тик. Совсем как тогда, когда мальчик из моей группы, обидевшись на замечание заведующей в его адрес на репетиции утренника, назвал её жирной уткой, при этом заведующая в тот момент стояла позади него. Только тогда нервный тик чуть не заработала я.

Ситуация с Остином, которому стало плохо, затягивалась. На всех напал столбняк. Я, держа малыша на руках, не знала, что и делать. Посмотрела на заляпанного лорда, которому даже на лицо попало, на хмыря, которого перекосило. Вот у этого сопровождающего я и нашла прелестную манишку на шее. Рванула её и принялась с деловым видом обтирать лорда, приговаривая:

— Простите, малыша укачало… Такая долгая дорога! 

Лорд вместо слов просто схватил меня за руку и потащил за собой, пытаясь скрыться в доме. Я же сжимала оторванную манишку одной ладонью, второй рукой придерживала Остина. 

Напоследок фэр Итан знакомо икнул, я посчитала это благословением на любые действия. А что я? Я тут ни при чём! Это всё Остин. Кажется, что малыш и без меня любые планы на свадьбу расстроит. То ли ещё будет!

23. Предложение

Дом лорда оказался… вполне себе богатым и предсказуемым. Как ни странно, но вот жилище фэра Итана было скромным. Я не видела там излишка позолоты, стройных рядов хрусталя и фарфора, дорогих вещей и прочих радостей жизни. Нет, всё выглядело достойно, но в то же время без лишней помпезности. Без труда можно было понять, что дом принадлежит обеспеченному человеку, человеку с тонким и изящным вкусом. Лорд же напоминал взбесившуюся сороку. В доме буквально всё орало с порога, что здесь живёт просто нереально богатый человек. 

Это отталкивало.

Моё детство было бедным, скромным и мало чем отличалось от детства моих сверстников. Пусть и зацепив девяностые годы почти на излёте, я застала в полном цвете начало нулевых. И так как моя мама не была такой уж старой, когда родила меня, то поневоле вкушала плоды восьмидесятых. Я помню всё. Сухое молоко, от которого покрывалась коркой диатеза, помню картонку на рынке и очереди в магазинах. Помню дешёвые и очень вонючие китайские кроссовки, тощие куриные окорочка, помню бум турецкого золота и дублёнок, сшитых из мелких квадратиков, которые, если были подделкой, весили как живая овца. Помню смешную рекламу по телевизору на грани фола. Расточительностью я не болела, хотя сейчас, будучи взрослой, могла бездумно потратить деньги, определённую сумму, конечно. Просто потому что хотелось. Потому что моя мама не могла, хотя ей тоже этого бы хотелось. Я отрывалась, пытаясь наверстать упущенное, прекрасно понимая, что это упущенное будет со мной до самого конца. Это в крови.

Помню наших соседей, которые поднялись на алкоголе, а потом перешли в торговлю шмотьём и стали «челноками» — летали в Турцию. Стоило зайти к ним в гости, как у меня дыхание перехватывало: дорогие обои, картины в багетных рамах, мебель из дермантина, типа под кожу, ковры и прочее. Всё было «дорохо-бохато». Чем старше я становилась, тем более сильное отвращение вызывало у меня это «бохатство». Оно воняло похлеще тех розовых китайских кроссовок, которые моя мама смогла урвать на рынке.

Так и у этого лорда, «дорохо-бохато». Начиная от напудренных париков слуг, заканчивая золотыми подпорками для дверей. Подавив рвотный рефлекс, я покрепче перехватила Остина и послушно шла за мужчиной. Хозяин этого богатого дома собственноручно завёл меня в какую-то комнату. На кабинет не похоже, скорее, библиотека. Извинившись и сказав, что будет через пару минут, оставил меня в одиночестве. Едва захлопнулась дверь, я выдохнула, прижала к себе Остина и заговорила с мальчиком: