— Я был неправ, — хмыкнул. — Заберите меня отсюда, и мы снова будем друзьями.

— Че, правда? — удивление в голосе Аллочки было не просто восхитительным. Она была в шоке, как мне показалось.

— Нет, мать вашу! — заорал я так, что на меня начали оборачиваться прохожие, праздно шатающиеся по улице.

8. Глава 8

Алла

Ну конечно. А как же иначе? Вот ни раньше, ни позже надо было позвонить! Как раз тогда, когда я стояла на карачках кверху филеем и отчаяно пыталась дотянуться до забившегося в самый дальний угол под диваном адского кошака, который орал, словно его режут на колбасу, и метил приснопамятный угол то ли от страха, то ли от злости, а может, это было комбо, и воздух в Елкинской фатере явно не озонировал. И вот когда я, наконец, схватила за хвост усатую падлу, телефон разорвала противная трель. Видно, сиятельный Кецалькоатль в этот раз решил для разнообразия не одарить меня мудростью, а, наоборот, лишил остатков разума, когда я поставила на звонок этот рингтон.

— Если это не срочно — урою! — заорала я в трубку, чувствуя, как поросший легкой щетиной хвост елкинского уродца ускользает у меня из пальцев.

Этот аспид извернулся и хотел полоснуть меня по руке, но промазал и попал по диванной штанге. Когти, видимо, у котейки выкованы из закаленой стали, судя по скрежету, которому бы обзавидовался сам Фредди Крюгер, вот ей богу.

— Ох, простите, Алла. Я так виноват перед вами, — услышала я голос Зотова. — Вы хотите, чтобы я это сказал?! — уже не сдерживаясь, проорал этот мерзавец.

Вот точно, самое ему определение— мерзавец и есть. И девчонки у него потому такие противнющие. От осинки не родятся апельсинки.

— Да нет, в принципе, от вас воспитания я и не ожидала, — радостно хрюкнула, вытащив мешок с блохами из убежища и едва не сплясав от радости краковяк вприсядку, — Че надо? Так думаю, вам будет понятно. Хамам всегда ясно, когда с ними разговаривают на понятном им языке. Андестенд?

— Вы… вы… вы… — задохнулся Лексей свят Михайлович. Могу я с мужиками разговаривать, вот прям мое это. — Короче, я беру вас обратно на работу.

— Ха, а оно мне надо?! — жизнерадостно поинтересовалась я, натужно пыхтя.

Ну потому что Клеопетр никак не хотел лезть в выуженный из недр елкинской кладовки саквояж.

— Вы там что делаете? — поинтеесовался мерзавец. — Что это за звуки?

— Ну, говоря откровенно, я стою на карачках возле дивана и пытаюсь запихнуть усатую особь мужского пола в подругин чемодан.

— Избавьте меня, пожалуйста, от подробностей вашей богатой личной жизни! — гаркнул Зотов. — И заберите меня оттуда, где оставили.

— И почему я должна бежать к вам по первому требованию? У меня дел вагон. А вы меня уволили. Первое слово дороже второго, между прочим.

— Если вы не хотите, чтобы я написал заявление в полицию о похищении вашей бабулей моих детей, вы сейчас же поедете за мной без разговоров.

— Не страшно вообще. Ну ладно. Скоро буду. Вы без меня скоро пукнуть не сможете. Какой из вас отец? Потому и девочки такие невоспитанные у вас. Отец — тюфяк, бабка — козлиха горная. Одна я луч света в вашем аиде.

— Я жду, — выдохнул он и отключился.

***

Через полчаса я подъехала к знакомому зданию под неумолчный рев адского кошака. Зотов ждал, нервно притопывая ногой. А он красавчик! Я невольно залюбовалась: высокий, около двух метров, плечи широкие, бедра узкие. Прям Апполон, мать его за ногу. Надеюсь, у него там под фиговым листом не так мало, как у приснопамятного божества. Мы с Елкиной, когда в музей ходили, пожалели, что лупу не взяли.

«Эх, — сказала тогда Валюшка, — вот так всегда, ничему нельзя верить. Надо было у бабки твоей бинокль свистнуть, в который она за соседями пасет. А то тут и с лупой его причиндалы фиг отыщешь, даже если фонарем подсветить».