Как вдруг я плашмя упираюсь в широкое мужское тело, губами проезжаясь по колючей щетине. Меня обдает кипятком, а крепкие ладони не дают упасть по инерции назад. Припечатывают к себе. В нос ударяется запах топлива и смазочных материалов, а на коже проступают мурашки.

Что. Это. Такое. Черт. Возьми!

—В порядке? — звучит участливый голос, от интонаций которого у меня внутренности проворачиваются на вертеле.

—Да, но у меня сел телефон, фонарик искала и немного споткнулась. Ударилась.

Сама не понимаю, как мои ладони оказались на подрагивающей от дыхания груди Глеба. Пальцы считывают размеренное сердцебиение и глубокое дыхание. Подушечки горят, как будто я прикоснулась к огню.

Ничего не понимаю.

—Больно было? — звучит тише, и я точно чувствую, как Высоцкий наклоняется ко мне. Даже в темноте его глаза, кажется, вижу как днем. В горле встает ком. В Особенности, когда он двумя пальцами приподнимает мое лицо выше.

Ксюша, это же Глеб. Твои гештальты мы закрыли так давно, что можно и не вспоминать. Лучшие друзья. Точка. Ты опять начинаешь?

—Немного, — рвано выдыхаю и одновременно сиплю нечетко. —Уже прошло.

—Хорошо. Линии оборваны. Света нет по всему поселку. Нет возможности никому позвонить. Вышки, я думаю, повреждены. Генератор в подвале рабочий, но почему-то не запускается. Мне надо время разобраться. Сейчас печку растоплю и тебе будет тепло. Пока я решаю вопрос, поищи на кухне свечи. Если запущу генератор, то у нас будет свет и тепло во всем доме, а не только в гостиной отопление от печки. Бензин пока из машин сольем, а как ситуация улучшится, пойду на заправку. У нас тут соседи нормальные, если что…не переживай. Прорвемся. Ничего не бойся, — и тут он включает налобный фонарик, который лупит вверх, оттого что голову он поднимает.

Наша поза максимально интимная.

Я киваю, даже не произнося при этом ни звука. Кажется, я боюсь совсем не ситуации вокруг. А своих реакций на эти ситуации.

5. Глава 4

ГЛЕБ

Гребанный мудак, сука, я сотру тебя в порошок, методично буду выбивать дерьмо из твоей наполненной отребьем туши.

Я, млять, изначально подозревал тебя в разных делишках, в лоб говорил Ксюше, что ты за человек, но она как будто не слышала, и смотрела на меня отсутствующим взглядом.

Зато на него смотрела, как на короля. БЛЯТЬ, да за что мне это?

И, дайте-ка подумать, кто в этом виноват? М? Кто, блять, в этом виноват? Я! Я и еще раз я, потому что когда она мне в пятнадцать созналась, что любит, надо было мягко уйти от темы и вернуться в восемнадцать, а не рубить с плеча, не говорить ей тех слов, не превращаться все в гребанный пубертат и гормоны, потому что мы просто тогда были оба не готовы. А я вообще был…неважно.

Я считал, что это правильно, это ведь моя маленькая сестренка, какие тут могут быть отношения, в особенности, когда я имел все, что видел, а свою подругу считал исключительно семьей.

Да уж, я как вспомню эти слезы, эти сопли, объятия, что вот, «Глебушка, я тебя люблю», мне хочется себя о стенку приложить несколько раз, так, чтобы прямо с чувством, с толком, и чтобы до рек крови. Как я мог так проебаться?

А потом вляпаться самостоятельно в то, о чем и думать не мог.

Потому что я был дураком, ничего вокруг себя не видящим. Жизнь прикольная штука, на каждое твое «никогда» и «ни за что», учтиво подкидывает именно те события, от которых ты так рьяно открещивался.

Смотрю на нее и хочу, просто с ума схожу, особенно, когда она с этим утырком вместе за ручку гуляет. Сука! СУКА! СУКА! Он ее трогает, а я себе мысленно руки ломаю, лишь ы не подойти и не втащить ему.