Странно, но и сегодня, несмотря на то что трудился наравне с остальными, спать совершенно не хотел. А вот услышать историю бывалого казака — напротив, весьма и очень. И не только я. Пользуясь тем, что кроме меня его никто не видит — из ближайшей заводи высунул голову и водяной. Кивнул, как старому знакомцу, взгромоздился на корягу и затаился, прислушиваясь.

А Корсаку даже напоминать не пришлось и упрашивать тоже. Видимо, отшельника давно свербело, хоть кому-то о злоключениях пережитых поведать. Так что рассказывать Иван начал раньше, чем порцию саламахи выхлебал.

…Сумерки упали на степь внезапно, как тень коршуна. Всего несколько мгновений тому Корсак вполне отчетливо различал силуэты коней пасущихся неподалеку, а когда поворошил угли, чтобы поддать жару (заячья тушка все еще была немного сыровата) и отвернулся от костра — вокруг стало темно, хоть глаз выколи. Иван даже протер кулаками веки и пару раз подряд сморгнул. Но ночь от этого не отступила…

— Эй, Лаврин? Ты куда запропастился? — окликнул для порядку побратима, слишком надолго отлучившегося по надобности. — Веревку ты проглотил что ли?

Товарищ ничего не ответил, а издал какой-то странный, сдавленный хрип, услышав который встревожено фыркнул его конь.

— Ладно, ладно… — рассмеялся Корсак. — Не тужься так сильно, а то животину пугаешь. Не торопись, сделай все как надо... Без тебя ужинать не стану.

В тот же миг в воздухе прошелестел аркан, и сплетенная из конского волоса петля упала казаку на плечи. Он успел вскочить, хватаясь левой рукой за жесткую веревку, а правой нашаривая нож, но туго затянувшаяся петля сковала руки, а мощнейший рывок повалил казака навзничь. Крепко ударившись затылком оземь, Иван на какое-то время потерял сознание, а когда очнулся, то аж зубами заскрипел от отчаянья и злости.

Вот угораздило, так угораздило. Сколько лет топтал Дикое Поле, в каких передрягах не побывал, и на тебе — попал в плен к харцызам, как сопливый новик. Эх, учила жизнь уму-разуму, да, видать, не выучила. Нет чтоб, прежде чем коней расседлывать, самому как следует оглядеться, степь послушать — на Лаврина понадеялся. Подвел побратим под монастырь… Да только что теперь пенять. Потеряв голову по волосам не плачут.

Вон он, бедолага, лежит в сторонке… раскинув руки и уткнувшись лицом в сухую землю. А вокруг головы ореол, как у святого великомученика… только черный. Не жилец, одним словом. Даже если дышит еще…

— Очухался, сучий потрох?! — болезненный пинок под ребра заставил Корсака испустить протяжный стон.

— Значит, ожил… — подтвердил другой голос, густой и хриплый, как у простуженного дьякона. — Это хорошо, а то второй, кажись, окочурился. Говорил я тебе, в ногу стреляй…

— Я и стрелял… — проворчал еще один. — Кто ж знал, что он успеет плашмя упасть. Резвый, что кот дикий. Еще б мгновение и ушел.

— Отбегался, — снова, прохрипел бас.

— Ну и пес с ним, — отозвался четвертый харцыз. — Продать невольников все равно некому, а таскать за собой по степи двух низовых казаков — все равно что гадюку за пазухой носить. Выкупа не дождешься, зато можно проснуться с ножом в брюхе. Эй, раб божий! — он остановился рядом с Иваном. — Ты какой смерти хочешь?

Притворяться беспамятным не имело смысла — просто начнут бить, и Корсак, сделав усилие, сел и огляделся. Ему не препятствовали. Со связанными ногами и руками далеко не убежишь.

В свете от костра были хорошо видны фигуры шести разбойников, а чуть поодаль слышались еще голоса. Но, в целом, попались они отряду небольшому. Сабель в десять. Может, дюжина. Оттого Лаврин и не заприметил их следов. Или только подошли. А здесь, на лихую беду, казаки им и встретились.