С середины XVII в. неуклонно возрастало хозяйственное значение заморских владений Голландии, Англии и Франции (именно тогда эти страны превратились в крупные колониальные империи), поэтому эксплуатация колоний становилась экономически более выгодной, чем захват испанских кораблей и присвоение вывозимых ими из Нового Света несметных богатств. Теперь «война на море» приобретала характер ожесточенной борьбы за новые колониальные территории и перераспределение заморских владений между Англией, Францией и Голландией и их расширение за счет колоний слабеющих Испании и Португалии. Колониальный фактор приобрел столь важное значение в европейской политике, что часто военные конфликты на территории Европы завершались подписанием мирного договора, который содержал пункты относительно колониальных владений, а результаты морских войн вдалеке от Старого Света изменяли расстановку политических сил на континенте.

В XVII–XVIII вв. централизованные государства-нации заняли ведущее место в международных отношениях, став их главным действующим лицом и одновременно основным элементом. Именно такие государства – Франция, Швеция, Голландия, Англия, а позже в их состав вошли Россия и Пруссия, – составили опору Вестфальской системы. Средневековые конгломераты, вроде Священной Римской империи, Речи Посполитой, Османской империи, с их слабеющими внутренними связями и растущими противоречиями, вынуждены были шаг за шагом отступать перед натиском крепнущих соседей. Одновременно шло формирование осознанных, долгосрочных государственных интересов, борьба за реализацию которых превращается в главную силу развития международных отношений. Еще политические мыслители в XVI – первой половине XVII вв. (Н. Макиавелли, Ж. Воден, Г. Гроций, Т. Гоббс), развивая идею государства как высшего начала, принципом политики провозгласили служение государственному интересу. Этот «интерес» выглядел, как правило, достаточно просто: борись за новые территории и укрепляй границы. Именно к этому призывал кардинал Ришелье, который и ввел в оборот понятие «государственные интересы». Лишь в XVIII в. стало возможным говорить о формировании относительно целостной концепции государственных интересов ведущих держав. Однако идея преемственности внешней политики при смене у кормила правления монархов еще не была установившейся практикой. Исключение составляла Англия, где окончательно закрепившееся в результате «Славной революции» 1688 г. господство парламента в политике облегчало правительству осуществление необходимого внешнеполитического курса.

В эпоху абсолютистских монархий государственные интересы представляли собой, в конечном счете, интересы господствующего класса в целом. Особое значение приобретали личные взгляды, замыслы и планы монарха, которые часто возводились в ранг государственных интересов. В известной мере на сферу межгосударственных отношений и внешнюю политику накладывались интриги фаворитов и карьеристские расчеты министров. Фаворитизм был особенно распространен во Франции. Династические мотивы, являясь привычным прикрытием борьбы за захват чужих земель, за раздел колониальной добычи, за торговое преобладание путем войн, «брачной дипломатии», использования прав наследования или ссылками на старинные права и привилегии, служили в условиях вызревавшего в недрах «Старого порядка» кризиса выражением различных социальных интересов и имели объективно разное историческое значение. Династическими мотивами обосновывались стремление к поддержанию новых буржуазных порядков и требование реставрации абсолютизма, процесс консолидации народностей в исторически устоявшихся границах и тенденции к увековечению раздробленности. Вместе с тем, в обществе возникло осознание далеко не полного тождества династических и государственных интересов. В раннебуржуазных странах это сказывалось нередко в полном или частичном отказе представительных учреждений от поддержки внешнеполитических действий продиктованных исключительно династическими соображениями. В феодально-абсолютистских странах растущее понимание такого несовпадения нашло отражение в зарождающейся просветительской теории, согласно которой монарх является лишь «первым слугой государства».