– Сколько?

– Двадцать дней.

– Двадцать лет? – ужаснулась Анна.

Альбин улыбнулся – скованно и невесело.

– Обычных дней, сердце моё. Для тебя все будет готово завтра.

– Хорошо. – Она кивнула своим мыслям. – Так даже лучше. Пусть у нас будет ещё один день.

Подойдя вплотную, она закинула руки ему на плечи. Вгляделась в родное лицо с так и не разгладившейся морщинкой между бровей, в усталые глаза цвета пасмурного неба.

– Расскажи мне обо всём, – потребовала она. – Сегодня, пока я ещё помню – расскажи, как ты прожил эти годы. Как нашёл свой эликсир, как построил наш дом. Расскажи об этом сейчас, пока я знаю и понимаю, на что ты пошёл ради любви ко мне.

Она вычистила остывшую печь от старых углей и наполнила ее звонкими сосновыми поленьями. Вымела дом, без жалости изгнав двух пауков, выбросила заплесневелые объедки пирога и завела свежую опару. Заварила в котелке травяной настой из душистых листьев, сушёных ягод и мёда.

Альбин говорил – сначала медленно, словно преодолевая внутреннее сопротивление. Так мельничное колесо, вмёрзшее в пруд зимой, скрипит и заедает, дробя ледяной панцирь, пока не раскрутится и не перемелет препятствие. А может быть, ему просто не хотелось вспоминать те самые трудные годы – первые годы его вдовства. Потом его речь стала ровнее, дыхание успокоилось, и голос обрел прежнюю теплоту, когда он начал рассказывать о том, как Анна в первый раз открыла глаза, как заговорила с ним, как шаг за шагом он увеличивал отпущенный ей срок… Как терзался сомнениями, не зная, стоит ли открывать ей правду. Как решился молчать, не смея омрачить ее счастье.

Под рассказ дела спорились у неё в руках – и румяный хлеб вышел из печи, и сладкий настой полился в кружки, дыша солнечным, луговым ароматом. Анна достала свежую головку сыра, разломила хрусткую краюшку; Альбин сжал в руке теплый ломоть – а сам всё говорил и не мог остановиться, будто насыщался не хлебом, а памятью. Давно прошедшие годы вставали из темноты за плечом и один за другим, как гагатовые шарики чёток, нанизывались на нить хрипловатого негромкого голоса; а с ними – войны и лихолетья, дым над полями сражений и дым от костров веры, имена королей, которым он служил, и имена других владык, что уже не носили корон, но так же легко играли людьми и государствами…

И сквозь сумрак веков, прожитых в скитаниях или в довольстве, в придворной роскоши или в жестокой нужде, но всегда в одиночестве, маяком светил затерянный в лесу, ограждённый чарами дом. Место, куда он возвращался раз в год с той же точностью, с какой стрелка часов, описав круг, приходит в назначенную точку.

…В потёмках Анна высекла огонь и запалила свечу – тени вспугнутыми птицами разлетелись по стенам. Альбин вздохнул, что-то пробормотал и снова затих. Он так и уснул за столом сидя на стуле, уронив голову на согнутый локоть.

Поленья в печи прогорели и остыли, котелок с настоем давно показал дно. Бесшумно ступая, Анна вышла на крыльцо и выплеснула остатки в кусты вместе с мокрыми разваренными листьями. Сушёные ягоды, немного мёда, а главное нужные травы. Простая магия, совсем немудрёная.

Но действенная.

Когда она вернулась в кухню, Альбин пошевелился ещё раз. – Анна, – почти отчётливо проговорил он. – Не могу без тебя. – И тихо, уже невнятно: – Не… не умею…

Анна погладила его по голове.

Знаю, милый мой, знаю. Не умеешь. Этого никто не умеет – терять. Уж такая это наука, что ее не преподать и не освоить. Только самому постичь, собственной шкурой изведать каждому в свой срок.

А твой срок поздно пришёл, поздно и тяжело… да ничего не поделать.