Сальвестро терялся, Сальвестро недоумевал, Сальвестро не видел во всем этом смысла и, словно жемчужину, найденную в навозе, лелеял очередной подарок: вот Йорг наклонился вперед, явно заинтересованный рассказом о переходе Отряда вольных христиан через Альпы; вот приор нетерпеливо бросил: «Продолжайте», когда Сальвестро подробно описывал способы преодоления болот; кивал, побуждая и дальше говорить о том, как сплавляются на плоту по Одеру; но затем снова возвращалась скука, когда Сальвестро описывал их путь на север, к морю, которое в это самое время лениво всхлипывало и плескалось за окнами, и это безразличие заставляло его умолкать снова. Опять утомление, снова разочарование: первое – непреднамеренное, второе – нежелательное, но ни от того ни от другого ему не скрыться.
Йорг читал:
В день святого Леонарда[48] или на следующий день монахи Узедома увидели из своей обители странное судно – в море, прямо перед ними. Они спасли двоих искателей приключений, которые по недомыслию пытались разграбить затонувший много лет назад город под названием Винета; монахи доставили этих двоих на берег и из милосердия оставили у себя на зиму…
Последнее утверждение не до конца правдиво, отметил про себя Йорг, перечитывая свою рукопись. Он возобновил работу над ней примерно через неделю после того, как море принесло им этот странный улов. В тот вечер бродяга по имени Сальвестро разоткровенничался, даже слишком разошелся, и его пришлось выпроваживать – не выгонять, как два раза до того. Приор очинил перо и принялся писать, пребывая в непонятном для него самого волнении. Согласно отрывкам, выписанным из «Жизнеописания» и хранившимся в стоявшем за его спиной ларе, святой Леонард был защитником и покровителем военнопленных.[49]
Они назвались Сальвестро – я знаю, что это имя ненастоящее, – и Бернардо. «Сальвестро» – среднего роста, с лицом прос-товатым, но не лишенным приятности, белым при черных волосах. Я считаю его человеком лукавым: он весь соткан из хитростей и уловок, по большей части, однако, безобидных. Его товарищ силен и широк в плечах и бедрах; он на две головы выше любого из моей братии, за исключением Фолькера и Хеннинга, а умом слаб, словно дитя малое.
Моя братия. Когда-то он говорил так с полным правом, но правда ли это теперь? Перед его мысленным взором предстала физиономия Герхарда, окруженного своими злобными приспешниками. Теперь, бродя по монастырю, Йорг не чувствовал прежнего покоя. Разговоры, перешептывания затихали при его приближении, а стоило ему пройти, вспыхивали вновь. К нему повернулись спиной. Перейдет ли этот молчаливый протест в открытое неповиновение? Он уже давно забросил свои лекции. Лемнос, над которым нависла тень Афона, Кармания, обитатели которой покрыты рыбьей чешуей и в которой не растет виноград,[50] Египет, где года вычислялись – этот отрывок особенно его волновал – при помощи «странных зверей, живших в священных лесах[51]: когда свод небесный в своем неуклонном движении достигал определенной точки, они давали о том знать, и выражалось это в соответствии с талантами, коими они владели: кто выл, кто мычал, кто ревел, а кто вопил, иные мчались к трясине и катались там в грязи».
Он писал:
Сегодня первый день февраля тысяча пятьсот четырнадцатого года от вознесения Господа нашего. Завтра – Сретение Господне, но в монастыре на Узедоме мессу служить не будут, ибо монахи Узедома пренебрегают своими обязанностями. Лишь немногие следуют за своим приором, а их настоятель пребывал в болезни и немощи всю зиму.