Одно я знал точно. Профессор Насяев нервничал, но старался не подавать виду. И я решился пойти ва-банк.

– Павел Александрович, кто еще, кроме вас и профессора Муравьева, знает о том, что консул Раранна прибывает на Землю?

– Ваш дядя, Брут Ясонович. Консул сообщил мне, что послал и ему письмо и попросил о помощи в транспортировке. Поэтому я и не удивился его звонку и просьбе о встрече. Однако ваш дядя почему-то не торопится признаваться в этом. Он, по всей видимости, очень осторожный человек. Еще знает один лингвист, разработчик межпланетного эсперанто, который должен отладить вместе с консулом электронные переводчики, кажется, тоже Шатов. Прекрасный человек. Прислал мне для работы восьмую саломарскую версию. Еще такое имя неожиданное…

Насяев стал мучительно вспоминать, и, видя, как он страдает, я пришел ему на помощь:

– Шатов Катон Ясонович, он тоже мой дядя.

– А-а-а, – протянул профессор понимающе, – в Оксфорде его имя звучало несколько иначе. Я не проводил параллели… – Он сконфуженно замолчал. Но вдруг встрепенулся и уставился на меня круглыми хищными глазами. – Что-то случилось? Консул уже на Земле?

– С консулом произошло несчастье, – тихо и жестко сказал я, глядя прямо в лицо профессору и стараясь уловить каждое движение его глаз.

Хищное выражение исчезло из зрачков маленьких и пристальных, как у консервированной кильки, глазок. Павел Александрович суетливо заохал и налил себе еще рюмку водки.

– Как? Где он? Что случилось? – Насяев отхлебнул, поморщился, отхлебнул еще, зажмурил наполнившиеся слезами глаза, потом лицо его расправилось, и на нем уже читалось крайнее страдание и сочувствие.

Я удивленно глянул на него, но в этот момент в дверях раздался громовой голос Муравьева:

– Паша, оставьте ваши фокусы с умильными лицами. Приберегите сострадание для делегации…

Муравьев хотел сказать что-то еще, но передумал, кивнул мне, молча пожал дядину ладонь и, горько махнув рукой в сторону Насяева, вышел в прихожую. Хлопнула дверь. Раздались резкие шаркающие шаги.

– Да, – задумчиво сказал Насяев, потом спохватился и стал торопливо извиняться перед нами за биолога и за себя, поскольку он, как хозяин дома, не смог предотвратить этой ужасной ситуации.

Тем временем дядя поднял правую бровь и едва заметно повел ею в сторону двери. Я наконец понял смысл этих мимических ухищрений.

– Простите, профессор, но и нам пора. У нас сегодня еще много дел… Надеюсь, вы понимаете… Дипломатическая тайна… Мы, уважая ваши заслуги и авторитет в сфере науки и искусства, не станем брать с вас подписку о неразглашении, но…

Я многозначительно посмотрел на него, надеясь, что он не догадается спросить, с какой стати журналист говорит с ним о каких-то подписках. Насяев кивнул и опустил глаза, но встрепенулся и заискивающе произнес:

– Но вы ведь будете держать меня в курсе дела? Консул Раранна был так добр ко мне. Мы последнее время, можно сказать, стали не то чтобы друзьями, но довольно близкими приятелями. Мне это важно.

– Хорошо, мы будем иногда сообщать вам о ходе дела, – вежливо сказал дядя и сунул трубку под усы. Это означало, что разговор завершен.

Насяев понял намек и проводил нас до дверей с отеческой нежностью и легкой грустью на лице.

Дядя Брутя выглядел неважно. Я хотел отправить его прямо к нам домой одного, но он не желал попасться в идеально накрашенные когти моей маман, не имея в тылу верного меня. Поэтому было решено, что Брут Шатов пойдет в народ, то есть в маленький паб «Питер Пенный» и посидит там немного, а я загляну к Юлу. От профессоров оказалось мало толку, и я понял, что расследование стоит вести несколько иначе.