– Чёй-то я слюни по ём роняю? Нужен он мне…

И Веруха, повернувшись широким, как у яловой коровы, задом, уткнулась в траву.

– Сучка… Вот же сучка… – ругалась про себя Маша, даже не зная, кого ругает, Веруху или Нинку.

Она легла на спину и закрыла глаза рукой, будто бы утомившись.

– Ну, что эти парни за люди! – кричала про себя Маша. – Чуть хвостом поведи перед ними и вот уж хоть на край света готовы бечь. А ведь как смотрел, как смотрел вчера! Скромный…

Веруха, улыбаясь, поглядывала на неё и почёсывала сквозь платок голову.

Прошло минут десять. Маша поднялась снова и запустила руки в траву.

Вдали послышался странный, прежде никогда здесь не слышанный здесь стрекочущий звук.

– Будто кузнечик наяривает, – подумала, отвлекаясь от невесёлых мыслей, Маша.

Звук приближался, становясь временами похожим то на мурчание кота, то на треск механической молотилки.

– Что за дела? – думала Маша. – Машина, что ли какая?

Ей доводилось уже видать и автомобиль, и танк, и паровоз. Каждый из них вызывал поначалу страх, но со временем она привыкла к этим железякам.

Маша, наконец, подняла голову, выпрямилась. И в этот момент её накрыла чёрными крыльями похожая на крест, летящая фигура.

Страх сковал девушку до самых глубин.

Чёрный крест треща проплывал над ними.

– Девки, бежим! Он нас убъеть! – завизжал кто-то.

И словно неведомая сила подкинула Машу. Она вскочила на ноги и полетела к оврагу, по склонам и на дне которого густо росли ивы.

Аэроплан описал круг над полем и стал снова заходить на разбегающихся по зелёной траве девчат. Те, путаясь в цветастых сарафанах, вопили на все голоса и неслись, не чуя ног и накрыв головы в белых косынках загорелыми руками.

Маша, задыхаясь, добежала до края оврага и, споткнувшись, покатилась вниз, кувыркаясь и сверкая молочно-белыми заголившимися икрами.

Рядом бежали и катились на задницах по траве, словно зимой по снегу, девки-подружки.

Визг и крики звенели в воздухе. Девчата укрылись под широкими кронами ив, перевитых вьюном и хмелем.

А над ними летал молодой и дурашливый лётчик-англичанин. Спрятав глаза за большими, в пол-лица очками, он, перевешиваясь через борт, глядел на разбегающихся молодых русских крестьянок. Их крики достигали его ушей. Мелькающие белые ноги будоражили воображение.

– Я люблю вас, русские девушки, – кричал он им по-английски и махал рукой.

Маша больно ударилась грудью о склон оврага, дыхание её остановилось. Падая она не поняла этого и лишь скатившись на дно оврага в прохладную осоку вдруг осознала весь ужас своего положения. Она заметалась по мягкой травяной подушке, заколотилась, пытаясь вздохнуть. Лицо её залила синюшная бледность, она подумала, что умирает и тут у неё вдруг получилось закричать.

– А-а-а! – завопила она и смогла вдохнуть.

Упав на спину, она вдыхала и выдыхала, а над полями и оврагами кружил аэроплан, управляемый молодым, возраста грамотного Васятки, английским лётчиком.

– Махотку забыла… – подумала Маша. – Найти надо, а то мать выдерет.

На горлышке её полной до краёв махотки сидел кузнечик. Перебирал лапками, отражая солнце радужными глазами. Его совсем не пугал кружащий над ним самолёт.

Грамотный Васятка, у себя дома глядел на сидевших на балках, попавших сюда сквозь прорехи в ветхой соломенной крыше, голубей, и думал, что пора жениться, что девок много и надо выбирать. Что Нинка Мишухина такая страшная, что с ней и рядом-то стоять противно, что Веруха дура, каких поискать, а Маша, пусть и не красавица, но смотреть на неё одно удовольствие.

Голуби ворковали мягко и переливчато. В их воркотне тонул треск летавшего за селом аэроплана.