Потому что я мог бы.

И вот Мэрион блуждает глазами по комнате, сначала ее взгляд останавливается на принадлежностях камина, вероятно, оценивая остроту края совка и кончика кочерги, но затем почти в отчаянии переходит на другое, на другую возможность и на следующую.

Так, значит, кесарево.

Ей надо вскрыть себя, чтобы родить, и она уже понимает, что ноготь на указательном пальце лишь отогнется, если она попробует применить его для разрезания плоти.

– Сейчас, подожди… – говорю я и поднимаюсь, не желая оставить ее ни на мгновение, поскольку каждое мгновение – это еще одно мгновение с нею, но я знаю, что ей нужен просто нож. Из кухни.

Проходя мимо, я позволяю себе кончиками пальцев коснуться кожи у нее на предплечье. Мне не следовало бы это говорить, следовало бы оставить это между нею и мной, но поскольку я уж рассказываю вам все, то скажу и об этом: одного легкого прикосновения оказалось достаточно, чтобы я понял, почему она села одна в отцовское кресло, а не рядом со мной. Ее кожа разорвалась, как тончайшая ткань, а под нею была темная мокрая земля и извивающиеся блестящие черви, которые, как я думал, повалятся у нее изо рта, едва она разомкнет губы.

Я сделал вид, что не заметил. Сделал вид, что это ничего.

Я хочу сказать, что черви и все прочее – это была Мэрион. Я принял бы ее, в каком бы виде она передо мной ни предстала.

И на моем месте любой муж принял бы.

В кухне, конечно, я сразу вступил в противоборство, которое велось с тех пор, как Денора родила своего первенца – тут на всех шкафах и выдвижных ящиках были замки от детей. Все колющее и режущее хранили под замком, именно поэтому в гостиной не нашлось ничего острого.

Я не мог склонить замок на свою сторону. Чтобы открыть этот дурацкий ящик с ножами, мне пришлось, как обычно, встать на колени, чтобы лицо оказалось на одном уровне с ним, и представить себе устройство замка, что, в свою очередь, напомнило мне, что именно таким механизмом я всегда был для Мэрион.

Терпение, детектив. Я не сочиняю.

Из нас двоих Мэрион всегда была умнее. Я к этому относился спокойно, но понимал, что, когда ей требуется уговорить меня пойти на вечеринку у нее на работе, поехать на выходные к друзьям, она всегда могла сыграть на моих установках, уже имеющихся или таких, которые мне можно было бы внушить. В конце концов я соглашался, и получалось, что в большей степени это я убедил сам себя, чем она меня уговорила.

Для нее я был прост, как замок от детей.

Да штука-то в том, что она обычно оказывалась права. На вечеринку, как выяснялось, следовало пойти. Выходные действительно удавались на славу.

Движимый интуицией, я нажал на кнопку, открывавшую выдвижной ящик со столовым серебром. Ножей здесь, конечно, не было. В тот момент, когда ящик выкатился на своих пластиковых роликах, до меня дошло, что земля и черви, то, что я успел увидеть под кожей Мэрион… вовсе не то, что я ожидал увидеть.

И разве она, не говоря ничего, а только глядя на разные предметы в комнате, что подчеркивалось маской, привлекавшей мое внимание к тому, куда и как она посмотрела, разве она не позволяла мне толковать свое молчание так, как мне этого хотелось, заполнять его моими собственными фантазиями?

Или вот что: с самого начала я без колебаний принял ее присутствие, ее возвращение, но приоткрыло ли это завесу тайны так, что неявное вышло наружу и я узнал все, хоть ничего и не слышал?

И в самом деле условия.

И разве не в моем же духе самому сочинять условия, касающиеся возвращения умершей жены?

И не чистой ли это воды принятие желаемого за действительное, что позволило мне не просто поверить, что жена тайком переносит себя из царства смерти в собственном животе, но что мне надо помочь ей, и для этого я пришел в кухню, чтобы раздобыть ей нож?