Кто-то постучался в дверь спальни.

Он отвернулся от окна.

– Войдите.

Дверь открыла Рай.

– Уже семь часов, папочка. Пора ужинать.

В потертых джинсах и белом свитере с короткими рукавами, с распущенными по плечам темными волосами, она необычайно напоминала свою мать. Головку она наклонила набок, как частенько делала Энни, словно стараясь угадать, о чем он думает.

– А Марк готов?

– Ах, – махнула она рукой, – он был готов еще час назад. Сидит в кухне и ждет не дождется.

– Тогда нам лучше поспешить вниз. А то, зная аппетит Марка, можно предположить, что половину ужина он уже уничтожил.

Пол направился к дверям, и Рай в восхищении отступила:

– Ты так чудесно выглядишь, папочка!

Он улыбнулся ей и слегка ущипнул за щечку. Если бы ей захотелось сделать комплимент Марку, она сказала бы, что он – «суперкласс», но отцу она хотела показать, что оценивает его по взрослым меркам, поэтому она и говорила с ним на взрослом языке.

– Ты и впрямь так думаешь? – спросил он.

– Дженни бы не устояла, – уверила она.

Он скорчил гримасу.

– Нет, правда, – подтвердила Рай.

– А с чего ты взяла, что мне есть дело до того, устоит передо мной Дженни или нет?

Выражение ее лица означало, что ему пора перестать относиться к ней как к маленькой девочке.

– Когда Дженни приехала в марте из Бостона, вы оба были совершенно другими.

– В каком смысле другими?

– В таком, что вы были не такие, как обычно. Целых две недели. – Она добавила: – Когда ты приходил из ветлечебницы домой, то даже не заикнулся ни разу о больных пуделях и сиамских кошках.

– Ну так это потому, что моими пациентами в эти две недели были только слоны и жирафы.

– Ах, папочка!

– И беременная кенгуру.

Рай присела на постель.

– Ты собираешься сделать ей предложение?

– Кенгуру?

Она улыбнулась – отчасти шутке, а отчасти тому, как ловко он увиливал от ответа.

– Я как-то не уверена, что мне захочется получить в мамочки кенгуру, – заявила она. – Но если ребенок твой, ты обязан, как честный человек, жениться на ней.

– Клянусь, что к ребенку я не имею никакого отношения, – заверил он. – У меня нет романтической привязанности к кенгуру.

– А к Дженни? – осведомилась она.

– Нравится или не нравится мне Дженни, не главное, важно другое – как она относится ко мне.

– Так ты не знаешь? – удивилась Рай. – Ну… это могу узнать для тебя и я.

Поддразнивая ее, он спросил:

– Ну и как это тебе удастся?

– Просто спрошу ее.

– И выставишь меня в ее глазах этаким Майлзом Стэндишем?[1]

– Ах, да нет же, – возразила она. – Я все тонко выспрошу. – Она соскочила с кровати и направилась к дверям. – Теперь Марк уплел, наверное, уже три четверти ужина.

– Рай?

Она поглядела на него.

– Тебе нравится Дженни?

Она улыбнулась:

– Да. Очень.

Уже семь лет, с тех пор как Марку исполнилось два года, а Рай – четыре, Эннендейлы проводили летний отпуск в горах над Черной Речкой. Полу хотелось передать детям собственную любовь к дикой природе, к нетронутым цивилизацией местам. Четыре-шесть недель ежегодно он учил их жить в согласии с природой, стараясь, чтобы они испытывали наслаждение и удовлетворение. Это была увлекательная игра, и они каждый раз с нетерпением ждали следующих каникул.

В тот год, когда умерла Энни, он едва не отменил путешествие. Сначала ему казалось, что отправиться туда без нее значит сделать их потерю еще более явственной. Но Рай убедила его в обратном.

– Все так, как будто мамочка дома, – объясняла она ему. – Когда я перехожу из одной комнаты в другую, у меня такое чувство, что она там лежит такая же худенькая и бледная, как перед своим концом. Если мы отправимся в поход к Черной речке, мне кажется, я и там буду представлять, что сейчас встречу ее в лесу, но только в тех местах я буду вспоминать ее не худенькой и бледной. Когда мы ездили в Черную Речку, она всегда бывала такая красивая и здоровая. И она всегда была такой счастливой, когда мы одни жили в лесу.