– Хозяин, Лайса-аяс, уснул, значит, и гостю пора, – сказал шаман, поднимаясь. Он стряхнул с колен хлебные крошки, многие из которых успели зачерстветь. – Айна, проводи меня.

Айна, внучка хозяина, рослая девочка лет двенадцати, с готовностью подставила плечо под его ладонь. С трудом переставляя ноги, затёкшие от долгого сидения, шаман двинулся к выходу, зажав под мышкой свой бубен, и многочисленное семейство Лайсы с беспокойством смотрело ему вслед. Большой гость покидает раньше времени гостеприимный дом, а значит, в мире духов случилось что-то такое, о чём лучше не думать – может, и пронесёт.

– Айна.

– Что?

– Беги в мой ют, Айна. Принеси ларец с тати. – Шаман подтолкнул девочку к выходу. – А вы все… Нужен большой костёр. Пусть все придут. Нужны все.

Акай-Итур еще не знал, не мог знать, что случилось – чтобы увидеть, нужно было ударить в бубен, потом дождаться, пока сотни сердец не начнут биться в такт костяной колотушке, обмотанной войлоком. А потом сила всех соплеменников должна отдаться единой воле, его воле… Он перестанет ощущать своё тело, которое будет продолжать исправно колотить в бубен и носиться по кругу, внутри которого костёр, а снаружи – лица, освещённые горячими сполохами священного огня, искорки пламени в остекленевших глазах и нечто такое, что когда-то оказалось сильнее стрел урукхов, а теперь уже пять сотен зим побеждало соблазны иной жизни, принесённые большеглазыми, которых много.

Айна поставила на землю ларец с тати, значит, пора коснуться бубна колотушкой – так, чтобы звук был едва различим, а потом прислушаться к тишине, нарушаемой лишь треском костра. Жёлтые искры впитывались в низкое чёрное небо, исчезая в нём без следа. Исчезли юты, не стало высокого крыльца, в бархатной тьме растворился весь мир, который остался за спинами людей, сомкнувшихся в кольцо. Удары бубна становились всё чаще и громче, и между ними протискивались слова песни, древней, как мир, а может быть, и древнее мира. Исчезли лица – остались только угольки глаз, которые раскачивались в такт стуку колотушки и биению сердец. Потом костёр оказался далеко внизу, и дух, выпущенный на волю, начал стелиться по небесам. Рядом промелькнули вершины вековых елей, и духовному зрению открылся пустой двор, где ещё недавно стоял ют большеглазого колдуна, который однажды ступил на тропу, ведущую к Тлаа, рождённому вновь. Сквозь влажное дно большой ямы виднелась сыпучая жёлтая земля, на которую набегала горькая синяя вода. За тонким слоем сырой глины был день, который вот-вот мог ворваться в ночь, и тогда лишь раскалённая земля утихомирит желания того, кто забрал отсюда свой ют.

Несколько тати упали на дно большой ямы, сложившись в запирающее заклинание. По земле пробежала мелкая дрожь, большеглазый в железной шапке прижался спиной к забору и начал стрелять. Нет, пули не причинят зла Акай-Итуру, Серебряному Облаку, тем более что дело уже сделано. Завтра это место остынет, и тати уже не понадобятся. Только бы большеглазые в пятнистой одежде не полезли на дно большой ямы и не взяли тати. Нет, та женщина, что купила три тати, не позволит им – она умна и осторожна. Они ей послушны. Так сказал Сохатый-аяс, а он тоже умён и осторожен и зря не будет говорить.

– Айна. – Шаман упал навзничь возле догорающего костра, не выпуская из правой руки бубен, а из левой колотушку. – Айна, набей мне трубку и принеси еды.

Камлать пришлось уже вторую ночь подряд, и Акай-Итур не знал, хватит ли у него сил даже на то, чтобы поесть. Два молодых охотника подняли его за подмышки и посадили на небольшой ковёр, где был выткан славный Хой-Маллай, пронзающий Хакку рыбьей костью. Айна подала ему раскуренную трубку, а от ближайшего юта донёсся запах жареной оленины. Всё было как обычно. Новый Длала остался где-то далеко, и те, кто поддался соблазну и попытался воспользоваться его могуществом, едва ли снова найдут дорогу к становищам йоксов.