Кира изумленно уставилась на женщину.

– Кто вы? – повторила она.

– Да ты глухая! – воскликнула та. – Сказано же тебе, сестра я твоя. Родная. А звать меня Фёкла.

– Как? – прошептала Кира, чувствуя, что окончательно слабеет.

Никогда ее интеллигентная мама не смогла бы назвать своего ребенка таким жутким именем Фёкла, свекла… Никогда! Матильдой, да! Луизой, да! Генриеттой тоже могла, если бы вдруг решила отравить жизнь крошке. Но только не этой «свеклой»!

– Папаша мой учудил! – заявила Кире женщина. – Он у меня крутого нрава мужик был. Мать наша через это от него и сбежала. Ну, что поделаешь, любил покойник, чтобы все по его обязательно делалось. Кто такое стерпит? Вот и меня назвал в честь своей собственной бабки. Дескать, сильной воли женщина была. После войны на себе землю пахала, детей кормила и мужа-инвалида тащила.

Кире окончательно поплохело. Наличие у нее такого числа новоявленных деревенских родственников, способных к тому же пахать вместо лошади, не просто ошарашивало, а откровенно пугало. К тому же младенец в этот момент выплюнул соску и немедленно разразился душераздирающим воплем. Фёкла быстро подняла марлю с пола и, прежде чем Кира успела ей помещать, снова сунула ее младенцу в рот.

– Что вы делаете?! – возмутилась Кира.

– А чего? – распахнула Фёкла глазищи, которые оказались у нее совершенно зеленые.

Но не того изумрудно-зеленого оттенка, какими они были у самой Киры, а грязно-зеленого, словно водичка в болоте.

– Чего ему сделается-то? – повторила Фёкла. – Моя бабка всегда так делала! И я с ребятишками за свою жизнь столько навозилась.

– У него же понос сделается?

– Ничего ему не будет, – заверила ее Фёкла. – Только здоровей станет. Этому меня бабка тоже научила.

– Эта та, которая на своих детях пахала? – слабым голосом уточнила Кира.

– Ну ты даешь! То прабабка моя была! Да и не на детях она пахала, а на себе самой. Как бы она на детях-то пахала, коли они у нее мал мала меньше были?

Кира решила не спорить. В конце концов, какое ей дело до родни этой Фёклы? Пусть кормит своего младенца и убирается, откуда пришла. Нет у Киры таких родственников. И быть не может!

– Вижу, не веришь ты мне! – закручинилась Фёкла. – А ведь я не вру.

И она полезла за пазуху. Кира с некоторой опаской наблюдала за ее действиями. «Сестрица» с ее простонародными манерами, порванным и помятым дорожным туалетом и весьма странным образом жизни не внушала ей никакого доверия. Однако все обошлось. Из-за пазухи Фёкла извлекла вовсе не пистолет и не бомбу, как втихомолку опасалась Кира, а всего лишь несколько потрепанных и пожелтевших от времени листков бумаги.

– Вот, – произнесла она, протягивая их Кире. – Взгляни-ка! Узнаешь?

Кира дрожащей рукой взяла протянутые ей листки. Но уже при первом же взгляде на них сердце ее тревожно забилось. Кира буквально впилась глазами в строчки писем. В том, что это были именно письма, у Киры сомнений не возникло. Написаны они были Фёкле. Во всяком случае именно к ней они были адресованы.

– Но боже мой! – прошептала пораженная Кира. – Это же почерк моей мамы!

– А я тебе о чем говорю! – самодовольно кивнула Фёкла. – Ты, главное дело, дальше читай! Там еще и письма нашей бабки Марфуты есть! Ты читай! Читай! Мне скрывать нечего!

И Кира принялась читать дальше. Наконец она закончила чтение и бессильно опустила руки, уставившись вдаль невидящим взором. Может быть, она сходит с ума? У нее галлюцинация? И она приняла почерк незнакомой женщины за почерк родной матери? Кира снова поднесла листки к глазам. Ладно, предположим, почерк мамы она еще могла забыть. Все-таки та умерла, когда Кира была совсем маленькой. Но почерк своей бабушки она забыть не могла!