Раненная стрелой амура, измученная страданиями и самосовершенствованием, я начала скандалить со всеми подряд. Так семья узнала, что майонез яд, Пушкин сильно превознес «любовь» и парни черствые и нечуткие. Семья не осталась в долгу, и высказала все, что думает о моем похудении и красивости.
Я облегченно вздохнула. Признаться самой себе, что собственное преображение оказалось страшной глупостью – сил не было. А уж поведать об этом родственникам, которые талдычили об этом с самого начала, вообще самоубийство. Есть у меня гордость или что? Когда это я признавала ошибки? В общем. Ушла в комнату, хлопнула дверью и с облегчением упала на кровать.
На следующий день поняла, что заняться мне нечем, а деятельная натура и скипидар в одном месте требовали новых неприятностей. Пошла к Семе. Нужно отдать ему должное, вздрагивать при моем появлении он перестал.
-Сема, ты сегодня чем занят? – с хищной улыбкой спросила у юноши, он напрягся и сощурил глаза.
- Твою мать, Софа, тебя опять накрыло? Я никуда не пойду. Твое преображение, это же экстракт преисподней! Мы все умрем! – в сердцах воскликнул юноша, я скорбно поджала губы. Не думала, что мои попытки сделать себя краше сидят у родственниках в печенке. Догадывалась, конечно, что они не в восторге. Но ведь не так…
-Я вообще хотела сходить куда-то. Просто мне скучно. – хлюпнув носом поведала Семе.
-У меня тренировка через час. И до вечера. Гулять мне некогда. – ответил юноша, у меня сформировались планы на день.
-Я с тобой.
-Куда?
-На тренировку.
-Зачем?
-Буду болеть за тебя.
-Зачем?
-Брат ты мне или поросячий хвостик? – возмущенно спросила Сему, он задумался, я напряглась.
-Так, вопрос был риторический. Я иду и не спорь. - юноша прикрыл глаза и тихо застонал.
Через час мы были в спортивном комплексе, готовящем чемпионов для страны. Сквозь вахту Сема меня протащил, рассказав о моем страстном желании заниматься спортивной гимнастикой и встречей с тренером для обсуждения этого вопроса. Я стояла с серьезным выражением лица и прямой спиной, впервые в жизни забывшей про скалиоз, поскольку лучше всего в жизни у меня получалось сутулиться. Обернувшись ко мне, Сема начал подхрюкивать, пытаясь замаскировать ржание, пнула его по ноге, чтобы не палил контору.
Для «боления» меня определили на скамейку в самый дальний и темный угол. Сема несколько раз отходил и смотрел, видно меня или нет, рассчитывая время, через которое меня турнут из зала. При последней смене дислокации он задумчиво тер подбородок и бубнил, что здесь может и не заметят. После чего ушел переодеваться.
В скором времени стали выходить юноши. Что сказать, тридцать три богатыря. Ну и Сема хорош. То ли для меня так расстарался, то ли в принципе был восходящей звездой самбо, но не проиграл он ни одного спарринга. Я сидела в уголочке и тихо млела. Смущал меня только тренер, Петрович. Именно так его звали юные спортсмены. Каждого, кто проиграл спарринг, Петрович засылал в такие изощренные глубины половой анатомии млекопитающих и прочих земноводных крокодилов, что к концу тренировки у меня горели от смущения даже коленки.
Когда закончилась тренировка, Сема забрал меня из угла, и мы с его друзьями пошли домой. Не знаю, что конкретно сработало, то ли мое преображение, то ли отсутствие конкуренции, но парни стали уговаривать нас вдвоем пойти вечером на дискотеку в парк. Сема был кремень, дискотека его не интересовала в принципе и не существовала, как социальное событие, поскольку трясти костями на всеобщее обозрение жуткий моветон. Я шла в печали. Одну меня точно не отпустят.