На мне балахон из драной грубой мешковины. В руки сунули с собой, прежде чем скинуть сюда, мешок соломы. Но в трюме покатые стены, сходящиеся к центру, там, в углублении, плещутся нечистоты. Ведро спускают один раз в день, но многие не утруждают себя -- все равно его не хватит на сутки. Так что мешок подмок... На наклонные стены трюма набиты планки, мешающие тюфяку сползать, но когда качка чуть усиливается, он все равно сползает  к стоку мочи. Но я уже почти не чувствую вони и она меня не беспокоит.

Тогда у меня оставались только простейшие рефлексы... Прятаться, схватить еду, сжаться в комок -- так теплее... Но и они притупляются. На шестой-седьмой день, я помню это как сейчас, мне стало все равно, когда парень покрепче отобрал у меня краюху. Какие-то слабые отголоски эмоций у меня еще оставались, но  их становилось всё меньше и меньше...

Эти куски сыпали после обеда, обгрызенные, мелкие... Но подходить к люку мне страшно. Два раза за эти дни за руки,  тянущиеся к свету и еде, наверх  вытаскивали женщин, ловящих объедки. Насиловали или резали, не знаю. Ржание и крики мужчин были такие громкие, что иногда заглушали женские стоны. Они, женщины, кричали все слабее и назад не вернулись ни та, ни другая. Их тюфяки забрали свободные  мужчины. Таких всего три, они все маленького роста и слабые. Одна из женщин, когда такой начал приставать, просто отбросила его оплеухой.  И он не посмел продолжать -- женщина была крупнее и сильнее. Поэтому я предпочитаю быть максимально далеко от люка. Иногда куски долетают сюда, надо успеть схватить. Здесь холодно, да, но темно и тихо, это самый нос длинного и довольно узкого судна.  В темноте даже спокойнее. Жаль, что палуба так низко и нельзя встать -- мешают и высота потолка и балки-распорки внутри трюма, и хоть немного пройтись... И еще беспокоят вши  и я с остервенением скребу голову.  Вши  есть на всех и женщины собираются в одном месте, где из палубных досок выпал небольшой сучек и рядом есть пара щелей.  Там,  сквозь потолок, пробиваются  лучики света и они часами ищут друг у друга в голове и, иногда, переговариваются...
Крик, который раздался сверху, меня встревожил. Все обитатели трюма загомонили, что-то говоря друг другу, но потом затихли и расползлись по своим местам.
Звуки снаружи изменились. Слышно, как командует убийца. Люди ходят и даже бегают, скрипит мокрое дерево...
Когда свет почти перестал пробиваться сквозь щели -- люк, внезапно, открыли. Сверху кто-то гаркнул непонятное слово и все, кто не прикован, стали подходить  к люку, тянуть руки вверх и исчезать из трюма. Постепенно толпа у просвета таяла и нужно было принять решение, но я замешкалась. Сверху что-то говорил убийца,  ему отвечали...
А потом в люк запрыгнул тот боец, что заходил в мою каюту на другом корабле. Он был высок ростом и под досками палубы мог стоять только сильно наклонившись. В руках у него был ключ и он начал отпирать замки на ногах прикованных. По одному. И, подталкивая ножом в спину ослабевших от неподвижности людей, подгонял их к открытому выходу. Меня он увидел не сразу, а только когда глаза привыкли к темноте -- я пряталась за  тюфяком. Бить не стал, просто показал на люк и я поползла к свету.
Меня выдернули как репку из грядки и я, почти мгновенно, упала -- ослабевшие ноги не держали, свет бил в глаза, текли слёзы и я ничего не видела...
Раздался певучий голос, который что-то спросил у убийцы:
-- Камия эрий маиро? Самини пилива? Патия линва дарга?
И тот, помолчав, своим оперным баритоном неохотно  ответил: