Гришка перевернул страницу и обомлел. Звуки отдалились, воздух разом стал тяжелым – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Лопоухая, с торчащим вперед клыком, с озорными глазами – это точно была она и будто бы вовсе не она. Платье в крупный цветок, выставленное вперед оголенное колено, вязаная сумка с пацификом, сигарета в отставленной руке, венок из одуванчиков, чуть сползающий с длинных вьющихся волос. Показалось, наверное. Темно – одна тусклая люстра горит, да и пьяный совсем. Эта легкая девушка на чуть смазанном снимке не могла быть дочкой академика и серьезной преподавательницы, не могла быть первой студенткой журфака ЛГУ, эта девушка не могла быть его, Гришкиной, матерью.

Гришка поднял глаза, пытаясь поймать Борин взгляд, но тот был слишком увлечен шахматной партией. Судя по насупленному лицу и барабанящим по столу пальцам, оставалось не долго, Борька проигрывал. Майка, вечно вертящаяся вокруг Бори, вдруг перехватила Гришкины сигналы и тут же кинулась к нему, плюхнулась рядом на диван, попыталась заглянуть в массивный фотоальбом, но Гришка его уже захлопнул.

– Чего, Гриш? Че такое? – Майка беспардонно потянула на себя альбом, но Гришка его не отпустил.

– Ничего. Иди, потанцуй с кем-нибудь.

Гришка не был настроен откровенничать, да и волнение порядком сказалось на его привычной манере говорить вежливо. Даже с такими назойливыми людьми, как Майка.

– Это фотоальбом Даниного деда?

– Да.

– И че там, много всякого интересного? – Майка улыбнулась, и Гришка впервые заметил, что у нее тоже чуть выдается вперед клык. Только с другой стороны. У мамы торчал вперед верхний левый, а у Майки – правый.

Гришка поерзал. Становилось жарко.

– Да.

– И тебе там че-то понравилось? Покажи?

Майка придвинулась и протянула хваткую ручонку, словно решила, что этот нелепый диалог стер неловкость и недоверие.

Гришка молча убрал альбом за спину. Продолжил смотреть на Бориса, надеясь, что тот почувствует его взгляд.

– Гриш, ну че ты такой! Выпей, может, еще? Ну, все веселятся, музыка. Вот песня хорошая, она мне очень нравится. Пойдем потанцуем? Борьке вон до мата три хода осталось, по доске видно. Оп, уже два. Ну все, сел, не выберется. Я вообще с папой часто играю, но с Борькой – только раз или два садились. Он сильно злится, когда я быстро выигрываю. А я с собой ничего поделать не могу, папа велел никому никогда не поддаваться, – Майка одновременно виновато и очень самодовольно гыгыкнула. У нее был очень некрасивый, очень грубый смех.

Впервые за вечер Гришка посмотрел на нее более пристально – россыпь кудрявых волос, угольного цвета широкие брови, привычные тени под глазами, нос длинный и кривой, а рот непропорционально маленький. Но то ли свет так падал, то ли малиновая наливка так действовала, лицо Майки показалось до родного знакомым, как тогда, при самой первой встрече. Гришка согласился танцевать.

Держать почти детскую липкую ручонку в ладони было до брезгливости странно, обнимать узкую талию и едва-едва топтаться на месте – еще страннее. Майка опять что-то защебетала, и Гришке пришлось наклониться:

– Бывает же такое, да? Что идешь не туда, но сам не понимаешь, но вообще понимаешь, и поэтому как будто бы все хорошо, а на самом деле и нет, и вот печаль такая глушит, что вроде бы все светло, но как-то темно и пыльно, да, Гринь?

Пришлось прислушаться к песне – Цоевская «Печаль». Гришка серьезно посмотрел на Майкину макушку, трущуюся об его подбородок. Темно и пыльно. Да, примерно так и ощущается. Захотелось непременно об этом сказать.

Гришка наклонился, их с Майкой щеки соприкоснулись, он на самое ухо ей признался: