– Ты бы не брала его в постель все-таки, дочка.

Майка накрыла ладошкой Петровича, сладко спящего в ложбинке над ее ключицей. Котенок совершенно справедливо признал в Майке огромную кошачью мать и теперь не отходил от нее ни на шаг. Майка даже подумывала, как бы его протаскивать с собой на учебу, пока хоть немного не подрастет.

Уходить папа, по-видимому, не собирался, и Майка отложила планшет.

– Пойдем чай попьем, может? Мама нас ждет. Она пирог заливной испекла.

– Не хочется. Иди пап, я учусь.

– Давай ты мне не будешь рассказывать, что ты там делаешь. – Папа придвинулся к стене спиной, и Майке пришлось согнуть ноги в коленях. – Дай кота.

Майка бережно сгребла Петровича в ладошку и передала папе, тот приложил котенка к щеке, потом к носу, поводил туда-сюда и улыбнулся.

– Мягонький. Хороший какой. Говорят, кстати, если рядом с беременной женщиной живет зверь, у ребенка меньше вероятности аллергии в будущем.

– Чуть из дома меня не выгнал с этим мягоньким. – буркнула Майка. Потом повернулась, положила ноги на подушку, а голову – папе на колени.

– Испугался, прости. – Папа стал гладить Майку по волосам. – Пойдем на кухню, пожалуйста? Маме будет обидно, что мы тут вдвоем шушукаемся.

– Мне страшно ее видеть. – Призналась Майка.

Поначалу, когда мама много спала, мало ела, бледнела, худела и падала, Майка впервые начала осознавать, как сильно ее любит. Ночами Майка спала плохо. Гуглила симптомы рака, гуглила последствия химиотерапии, гуглила хосписы и суицидальный туризм. Снились Майке гробы и похороны, снился плачущий папа, снилась черная от горя тетя, снились мертвые деда и бабушка, потому что они не переживут.

Майка не понимала, почему папа, с его опытом и знаниями, бездействует, почему глупо улыбается ее просьбам отвезти маму в больницу.

С появлением Петровича все прояснилось, но стало только хуже. Майка опять не понимала, почему папа, с его опытом и знаниями, позволяет маме так дурить и сохранять ребенка. Она родила Майку в тридцать, и то, говорили, что все проходило сложно и с приключениями. Сейчас ей было почти пятьдесят, и это походило на форменное самоубийство.

Папа положил руку Майке на плечо, тяжело вздохнул.

– От нее плохо пахнет. И глаза водянистые и пустые, как у дурачков. Она даже слова забывает и режет сыр обратной стороной ножа. – Продолжала атаковать папу Майка. – Она не влезает в туфли и в свои платья и иногда смотрит на меня так, как будто я сильно мешаю.

– Ей положено пить железо, от него пучит и газы. – Папа положил все еще спящего Петровича в Майкины волосы, укрыл его ее кудрями. – Из-за слабости и гормонов ей очень тяжело о нас с тобой заботиться, но она все еще пытается это делать.

Майка заплакала, тихо, без всхлипываний. Просто выпустила наружу давно копившиеся слезы. Ей очень не хватало мамы, ее энергичной, веселой мамы, ей не хватало папы, который стал теперь совсем маминым, ей не хватало ее прежней, ее нормальной семьи.

– Когда мы узнали, было уже слишком поздно что-то предпринимать. И с мамиными болячками прерывать беременность было бы довольно опасно…

– А рожать в таком возрасте – безопасно? Ты мне это хочешь сказать?

– Майя. Твоя мама, в целом, здоровая крепкая женщина. Она справится.

Майка злобно посмотрела на папин подбородок. Захотелось по нему со всего маху ударить.

– Овечка, дорогая, – папа не называл Майку так уже, по меньшей мере, лет десять. – Просто пойми, пожалуйста, что нам самим очень страшно. После твоего рождения мы еще несколько раз пытались, но не получилось. Почему нам решили дать мальчика именно теперь, – Майка шевельнулась, внутри, сквозь тоску и слезы, что-то радостно екнуло. – Не знает ни твоя мама, ни я. Но ты нам очень нужна, дорогая. Помнишь, как в твоем любимом мультике? Давай бояться вместе. Бери кота, бери его пипетку и пошли пить чай.