Двери захлопнулись с грохотом, со стены сорвался венок. По счастью, за ним хоть никто не кинулся, впрочем, здесь могли быть совсем другие обычаи.

— Оглашается последняя воля и завещание Тимоти Чарльза Крэсвелла, доктора орнитологии… 

Я припарковала кресло Лайелла поближе к столику и оперлась на ручку. 

— Согласно воле усопшего, заявить права на наследство могут лишь лица, присутствующие здесь. 

Так вот откуда тут столько народа, хмыкнула я и незаметно постаралась их пересчитать. Человек тридцать, ну, часть из них группа поддержки. Все равно многовато. Нотариус покашлял и начал монотонно перечислять имена и фамилии, а я обратила внимание, что о своем присутствии заявила хорошо если треть. Что-то с завещанием было нечисто, но когда очередь дошла до нас с Лайеллом, мы громко подтвердили, что — да, в наличии.

— Имущество доктора Крэсвелла, известное на момент оглашения завещания: дом в пригороде Каруны…

— Развалина, — ворчливо прокомментировал Лайелл, когда я к нему наклонилась. — Никому не продать.

— Автомобиль «Селеста Бэнкс»…

— Старше нас с тобой. Тоже давно покойная, помяни мое слово.

— Деньги на счету в Центральном банке Гануа в размере трех миллионов пиастров…

— В переводе на наши деньги — около трех тысяч таллиров. 

Нотариус замешкался, отвлекся на свои бумаги. Пока он в них рылся, я напряженно думала. Судя по всему, дед не рассчитывал на наше появление, раз написал завещание. Ну или просто не хотел, чтобы мы, точнее, его дети, наложили руки на его капиталы. Лайелл выяснил, что обязательная доля в наследстве в Гануа существует, но, как и у нас, на нее могут претендовать только нетрудоспособные дети или супруги, то есть те, кто находился у усопшего на иждивении. Никто из тех, кто жадно вслушивался в речь нотариуса, на нетрудоспособных не тянул — такие ряхи… Но нам было плевать, главное — договориться, чтобы нам отдали то, зачем мы приехали. В крайнем случае, выкупить и получить у властей официальное разрешение на вывоз.

Кто его знает, все-таки это с определенной точки зрения — ценная вещь.

Нотариус перечислил остатки: библиотека, научные труды. Какой-то важный мужчина в очках оживился и начал громко совещаться с товарищами, за что получил резкий недовольный окрик и затих. Кроме этого, в завещании были указаны: мебель, личные вещи, ваза неизвестного происхождения, но почему-то выделенная отдельно, четыре птицы и соответственно птичьи клетки. 

На этом имущество деда закончилось. Зал затрепыхался, не требовалось быть гением, чтобы понять — это еще не все.

— Итого стоимость имущества — двадцать восемь миллионов пиастров. Обременение наследства, — возопил нотариус. — Долг Центральному банку Гануа в размере двухсот пятидесяти миллионов пиастров.

Зал разочарованно притих. Я прикинула — двести пятьдесят тысяч таллиров. Очень серьезная сумма. Чем дед думал?

— А также три долговые расписки на общую сумму сто десять миллионов пиастров.

— Старый козел, — расслышала я бормотания какой-то женщины. — Я рассчитывала, что нам будет где жить.

— Стоимость организации похорон составила пятьдесят миллионов пиастров. Итого обременение наследства составляет четыреста десять миллионов пиастров. Имущество доктора Крэсвелла будет разделено пропорционально между лицами, согласными принять наследство с обременением.

Зал как-то странно рассредоточился на две части. Большая распределилась вдоль стен, и я поняла, что эти люди предпочли не связываться с долгами. В середине остался тот самый представительный мужчина, у которого вызвали интерес труды и библиотека, тощая как половина весла пожилая дама с мужем-кругляшом и — вот это сюрприз! — мой зануда. Не мой, разумеется, но с которым я успела если не сцепиться, то слегка поконфликтовать.