Порт и город разделяла узкая полоса старых улиц, место, у которого не было официального названия. Ночной Город, и Нинсей – его сердце. Днем почти все бары Нинсея безлюдны или вообще закрыты, неоновые огни мертвы, голограммы погашены и ждут. Под отравленно-серебристым небом.

В двух кварталах от «Чата», в чайном домике «Харре де Те», Кейс запил двойным эспрессо свою первую вечернюю пилюлю – плоский розовый октагон, патентованный бразильский препарат, купленный у одной из девчонок Зона.

Стены в «Харре» были отделаны зеркальными панелями, обрамленными красными неоновыми трубочками.

В самом начале, застряв в Тибе почти без денег и уже без надежды на излечение, Кейс дал себе полный форсаж и принялся изыскивать источники средств к существованию с такой леденящей кровь настойчивостью, что ему даже казалось, будто это делает кто-то другой. За первый месяц он убил троих – двоих мужчин и женщину – за сумму, которую годом раньше счел бы смехотворной. Нинсей свел его вниз, на самое дно, включив некий скрытый в самом Кейсе пагубный механизм, о наличии которого он никогда до тех пор не подозревал, довел до такого состояния, что сами улицы стали для него олицетворением жажды смерти.

Ночной Город напоминал эксперимент в сфере социального дарвинизма, не ограниченный никакими рамками, задуманный неведомыми скучнолицыми учеными мужами, теперь постоянно держащими палец на кнопке ускоренной промотки вперед. Стоит лишь прекратить вертеться и шустрить – и без следа канешь в безвестность, начнешь двигаться чуть быстрее – прорвешь непрочную пленку поверхностного натяжения черного рынка; и в том и в другом случае ты исчезаешь, и от тебя не остается ничего, кроме расплывчатых воспоминаний в головах оседлых типов вроде Раца, да еще твои почки, сердце или кости могут угодить в хранилища черных клиник – чтобы когда-нибудь появиться оттуда ради незнакомца с пачкой новых иен.

Биз здесь походил на непрерывное гудение улья, а смерть была вполне обычной расплатой за лень, безответственность, неповоротливость, чрезмерную жадность и ошибки в соблюдении запутанного протокола.

Сидя в одиночестве за столиком в «Харре» – «октагон» уже начинал всасываться в кровь, ладони вспотели, появилось дикое ощущение, что все волосы на руках и на груди встали дыбом, – Кейс понял, что с некоторых пор затеял игру с самим собой, очень древнюю игру без названия, что-то типа пасьянса, ставка в котором – жизнь. Он больше не носил оружия, не принимал обычных мер предосторожности. Все свои уличные дела Кейс вел быстрейшим и кратчайшим способом, в самой непринужденной манере, и потому приобрел репутацию человека, способного добиться чего угодно.

Часть его сознания понимала, что это саморазрушение хорошо заметно постоянным клиентам, которые все больше и больше настораживались, и упивалась осознанием факта, что гибель Кейса – лишь вопрос времени. Эта его часть самодовольно ожидала прихода смерти. И она же больше всего ненавидела мысли о Линде Ли.

Линду Кейс однажды дождливой ночью повстречал в аркаде, галерее игровых автоматов.

Под светящимися призраками, проступающими сквозь голубое марево сигаретного дыма, – голограммами «Замка колдуна», «Танковой войны в Европе» и «Горизонтов Нью-Йорка»… Такой она и запомнилась ему – лицо утопает в сиянии беспрестанных лазерных вспышек, отчего черты упрощаются до основных линий, щеки пламенеют алым в свете огненных поединков в «Замке колдуна», лоб сияет лазурью – отблесками падения Мюнхена в «Танковой войне», губы слегка отсвечивают горячими золотистыми искрами, которые вышибает из стен каньона между небоскребами летящий на экране глайдер. В тот вечер Кейс был на высоте, только-только переправил пакет кетамина Вейджа в Йокогаму, и деньги за работу уже лежали у него в кармане. Кейс вошел в аркаду с нинсейской мостовой, над которой кто-то просеивал сквозь сито мелкий дождь, и полностью поглощенная своей игрой девушка странным образом бросилась ему в глаза – одно лицо среди дюжин таких же лиц перед экранами. Другой ее образ, врезавшийся Кейсу в память, – Линда, какой он увидел ее через час, когда она уже спала в его припортовой капсуле и очертания ее верхней губы напоминали ему ту линию с изломом посередине, какой дети обычно изображают летящих птиц.