Я же и правда начала раздеваться. И Корней Андреевич меня не останавливал, смотрел, хмурился… а потом в три шага ко мне подошёл, я даже испугалась, перестала пуговицы расстегивать. Даже мысль мелькнула, что сейчас меня будут грязно домогаться, и хорошо бы убежать.

Но увы, я не убежала. Стояла, замерев как кролик перед удавом. Глазами хлопала — дура дурой.

— Кстати, а что там дальше было? — вырвала меня из воспоминаний Яська. — А то у меня истерика началась после того, как ты сказала что предложила преподу грудь показать, и начала раздеваться.

— Угу, интригу повесила, и в кусты. А мы — мучайтесь от любопытства, — поддакнула Рокси.

— А нечего было смеяться надо мной. Ладно, — вздохнула я, — хотите знать, что было дальше? Дальше был еще больший позор. Хотя, кажется, куда уж больше, да?

Когда Корней Андреевич подошел ко мне — я продолжила стоять, руки вцепились в пуговку в районе талии. Меня потряхивало то ли от ужаса, то ли от своей лихой смелости, то ли от пикантности всей ситуации — сама не знаю, от чего именно, но дрожала я как цыплёнок. И всерьез готовилась в обморок грохнуться.

А затем Корней Андреевич сжал мои ладони, заставил меня выпустить пуговицу из пальцев. Будет раздевать сам, — подумала я, и ошиблась.

Мужское прикосновение обожгло кожу на моём животе. Еще и тишина между нами — густая, тёмная — она всё сильнее меня смущала, но я ничегошеньки не могла сказать, голос отказал. Дышала-то через раз! Дрожала, краснела, сглатывала нервно… а потом поняла, что мужчина меня не раздевает. Он меня одевает! Пуговицу за пуговицей застегивает — быстро, ловко, снизу-вверх, к вороту, в злом молчании.

— А что было потом? — Яся прижала ладони к щекам.

— А потом он меня за плечи обхватил, развернул, и довёл до выхода из кабинета. И только тогда сказал… сказал… — я «дала петуха», и раскашлялась от волнения.

Ну как же обидно! Даже не знаю, что меня сильнее задело.

— Что он сказал-то?

— В подобном я не нуждаюсь — вот что, — пропищала я.

Угу, так он и сказал. Холодно, презрительно. Процедил, отошел от меня, подал мою сумку, и выставил вон. А я даже объяснить ничего не могла — онемела в тот момент. Сразу в голове прояснилось, и я поняла очевидное — Стася надо мной недобро пошутила, а я в эту дурь из-за стресса свято уверовала как полная лохушка.

— Козёл этот Корней Андреевич! — возмутилась Яся.

— Мудак, — припечатала Роксана. — Но зачёт-то поставил?

— Держи карман шире. Нет, конечно, — я жалобно скуксилась. — Девчонки, я без понятия, что теперь делать: идти и каяться перед ним, или через декана договариваться о зачёте, или вообще отчисляться.

— А ты не пыталась вернуться на кафедру, и объясниться?

Конечно же нет. Оказавшись в коридоре, я припустила к женскому туалету, в котором заперлась, рыдала, и жалела себя. А потом подумала, что не только я должна себя жалеть, у меня для этого лучшие подруги есть, и позвонила им.

— А ты поговори с ним на паре. Задержись, подойди к нему, и объясни всё, — предложила Яся.

— А если сказать не можешь — записку передай. Или электронку напиши, — кивнула Роксана.

— Или на кафедру подойди.

— На парковке можно его поймать еще.

— Или в фирму его съездить, он же в универе не на полной ставке. Запишись на приём у его секретаря, и толкни ему речь.

— Хотя… а почему это ты должна извиняться! — задумчиво пропела Роксана, будто не она пару секунд назад накидывала мне идеи с покаянием. — Вообще-то, он мог бы и поласковее с тобой обойтись.

— А ведь правда. Гадость сказал, выгнал, а ты перед ним раздевалась. Может, ты вообще влюблена в этого Корнея, потому и решилась на такой шаг.