— Да что с тобой? Кто-то обидел? — мужские ладони чуть крепче, будто вопросительно сжали мои плечи, и мне это таким заботливым показалось, что я посыпалась, всхлипнула тихо и ткнулась лицом ему в до одури классно пахнущую шею.

А затем уже и разрыдалась от души. И какая-то не истерящая часть меня почувствовала упоение от того, что Ветров меня обнял. Не особо крепко, немного растерянно и неуверенно — но обнял!

***

КОРНЕЙ

Когда женщина плачет, первый порыв — не утешать её, а сбежать из страны. Честно. Вроде я знаю, что не обижал Севиль, и её слезы не в мою честь, но почему-то я сейчас чувствую себя мудаком, словно рыдает она из-за меня.

Черт, вот что сейчас делать?

Приобнял девчонку. Чувствую себя дико неловко из-за происходящего. Съездил, что называется, на обед — а именно из-за этого я и спустился из своего кабинета. А тут Севиль. Плачет. Снова.

— Кто-то обидел? — спросил я, сжал хрупкие плечи Севиль и, кажется, даже похлопал её по спине.

Идиот.

В ответ услышал сдавленные всхлипы, а затем плотину прорвало, и поток слез хлынул, унося меня в страну паники.

Что. Блин. Делать? И кто настолько сильно довёл Севиль? Хотя, она, насколько я успел понять, своими эмоциями абсолютно не владеет: то рыдает, то болтает, то хохочет, то обижается, и никакой, мать её, золотой середины. У девицы вечный Апокалипсис!

— Севиль? Ну тише, тише, — пробормотал, гладя её по подрагивающим плечам и презирая себя за то, что ничего членораздельного сказать не могу. — Ты шла к кому-то? Тебя ждут?

— Н-нет, — простонала она. — Никто!

— Подвезти тебя до дома?

— Он… там… я не хочу! Я сейчас… я… простите, я сейчас уйду… куда-нибу-у-удь! — и здравствуй, новая порция слез.

Ох, да боже ты мой!

— Идём. Я на обед еду, — сказал, практически таща Севиль за собой из бизнес центра. — Посидишь со мной в ресторане, успокоишься. Захочешь — расскажешь, что случилось, ладно? Десерт тебе закажем.

— Я же не маленькая, чтобы десертом меня утешать! И… я не хочу в ресторан! Была уже, мне хватило, — она проговорила это, и практически обмякла в моих руках, уже не рыдая в голос, а всхлипывая так горько и обиженно, что растерянность моя переросла в злость на того, кто девчонку обидел.

Ну ребёнок же совсем!

А я — извращенец. И сейчас как никогда остро это осознаю! Смотрел же на Севиль, и не так как преподаватель на студентку должен смотреть. Сблизился сам, отработку эту чертову придумал, дразнил Севиль, намекал, а она… ну ребёнок она! Ребёнок, несмотря на самую охеренную грудь, которую я видел.

А я видел, и помню всё, к сожалению, очень хорошо. Как Севиль стояла спиной к окну — испуганная, ранимая, чуть странная, расстегивала блузку, а там… оливковая кожа, прикрытая кружевом, и до сих пор до стона хочется вернуться в тот момент и губами пройтись по линиям соприкосновения кожи и кружева, смочить слюной ткань бюстгальтера, через кружево обхватить губами сосок, а потом как с подарка снять обертку, и…

— Мы куда? В ресторан? Я не…

— Ко мне домой, — просипел я, отгоняя неуместные фантазии.

Ребёнок! Надо просто запомнить: Севиль, несмотря на давно достигнутый возраст согласия, еще маленькая!

И я везу её у себе домой… не идиот ли?!

— Может, к подруге тебя отвезти? — выдавил я через силу и испытал облегчение от того, что Севиль покачала головой.

Уже не плачет. Виском и щекой прислонилась к стеклу и грустит, глядя на дорогу. И теперь, когда паника из-за её слез меня покинула, невольно пришла и догадка, как же утешить Севиль.

Мы поднимемся ко мне в квартиру.

Я закрою дверь, и пока Севиль будет стоять рядом, прижму её к стене.