— Мам, понимаешь, какая это возможность? — я продолжала поглаживать её руку, с замиранием сердца ожидая реакции. — Лиля пообещала, что зарплата там о-го-го! Да я, может, уже через месяц смогу отдельную квартиру снять и сразу же тебя перевезу. Мне никак нельзя упускать такую возможность!

Мама смотрела на меня, будто пока до конца не осознала, о чём я ей рассказала, потом вдруг склонилась к самому моему уху и прошептала:

— А он знает?

Я невольно сглотнула, сдерживая дрожь.

— Нет. Ещё нет. Но я…

— Э! О чём шепчетесь? — громыхнуло с порога.

Мама отпрянула от меня и часто-часто заморгала. Я на секунду прикрыла глаза и осторожно выдохнула.

Начиналось самое страшное.

Отчим вальяжно привалился к дверной лутке и смотрел на нас, прищурив свои злые глаза. Накрытая моей ладонью мамина рука начинала мелко подрагивать.

— Стасик, да ни о чём. Ни о чём. Ты не подумай…

— Ну так чё, может, и я с вами тада посекретничаю?

Я поднялась, выпрямилась, положила руку на задрожавшее материно плечо.

— Выйдем.

— С какого бы?

— С такого, что тебе объяснения нужны. Или нет?

Я не стала дожидаться, пока он растормозится, и отправилась на кухню. Стас догнал меня в коридорчике, сграбастал своей лапищей за плечо, развернул к себе.

— Ты чё творишь, малая? Я чё, думаешь, не слышал?

Грубая, будто неумело вытесанная из рыхлого дерева рожа склонилась надо мной, вызывая страшные воспоминания. Каждый раз. Каждый раз. За все эти годы я так и не смогла побороть в себе этот животных страх. Но умела его маскировать. И, может быть, сейчас, мне приходилось делать это в последний раз.

Господи, хоть бы в последний раз...

— У нас был уговор. Я тя не трогаю, ты живёшь смирно! Так? А сёдня чё творишь? Чё это за мужик у тебя в спальне? Чё ты там матери про переезд плела? Ты хочешь, штоп всё повторилось? Хочешь, штоп я свои обещанья нарушил?

Внутри меня всё обрывалось и валилась в чёрную пустоту. Но я ещё держалась на ногах, не корчилась, не ныла и не умоляла меня простить, как это было в последний наш подобный разговор. Когда я предприняла свою первую и последнюю попытку сбежать из дома.

— Я тя предупреждаю, малая. Попытаешься от меня сбежать, матери реально поплохеет. Ей и так всё хреновее и хреновее. Таблеточки твои не помогают.

— Убери от меня свои руки, — мой голос снизился почти на октаву. Я вообще редко узнавала свой голос, когда говорила с ним.

Не дожидаясь, пока он среагирует, я сама смахнула загребущую лапу со своего плеча.

Кустистые брови поползли вверх.

— Не понял… это чё за разговоры? — в чёрных глазах промелькнуло понимание. — А-а-а-а, я понял, я понял. Ты этого суда привела, штоп он со мной поговорил, да? Кто он? Хахаль твой? Мы ж договаривались, што ты никого себе не заводишь!

На роже Стаса вдруг заиграла глумливая ухмылка:

— Я ж этого твоего щенка тапком прихлопну.

— Этот щенок, — прошипела я, — водитель Булатова. А я — с сегодняшнего дня его гувернантка.

Я ждала этого момента много лет. Я и представить не могла, насколько сладостным он мне покажется. Увидеть хотя бы проблеск страха в этих жутких чёрных зенках. Плюнуть ему в рожу что-нибудь такое, чтобы захлебнулся.

По бугристому лбу отчима поползли морщины:

— Ты чё несёшь? Ха-ха! Ты чё несёшь? Чё за бред? Булатова? Какого Булатова? Того самого Булатова?

И он заржал, хрипло и громко. Если этого человека можно было ненавидеть ещё больше, то сейчас именно это я и испытывала — ненависть буквально душила меня, ненависть пополам с ощущением своего полного бессилия. Но я не успела придумать, как его заткнуть. Это сделали за меня.