Гораздо важнее было то, что мне нельзя выдавать себя. Это я чувствовал каким-то инстинктом. Явно преподобная мать не тот человек, который обрадуется попаданцу. Не дай Боже, еще ведьмой или нежитью объявят. Я решила некоторое время помолчать, но монашка не отставала с разговорами:

-- Клэр, а что тебе преподобная мать-то сказала?

-- Велела после вечерней молитвы оставаться в часовне и отбивать триста земных поклонов.

-- Ох ты! – монашка покачала головой и, может быть, и хотела меня пожалеть, но, стрельнув глазами в сторону двери, произнесла только: – Ну, преподобная мать лучше знает, какое лекарство от душевной тоски поможет.

После этого она еще минут десять сидела возле моей кровати, пока откуда-то из коридора не раздался крик:

-- Сестра Брона! Сестра Брона, пожалуйте на кухню!

Монашка вскочила, торопливо перекрестила меня и вышла из комнаты. А я лежала и мысленно пыталась проговаривать и вспоминать все значимые моменты своей собственной настоящей жизни. Мне казалось, что если я не сделаю это немедленно, то моя личность каким-то образом растворится в этой самой Клэр и потеряется навсегда.

***

Меня зовут Смирнова Ксения Андреевна. Мне сорок три года. За плечами институт, я технолог хлебопекарного производства. Три ЭКО, которые превратили меня из тонюсенькой тихони Ксюши в тетку сто двенадцать килограммов весом и подарили начальную стадию рака. Предстоящее лечение навевало униние и ценой и продолжительностью. Да и не факт, что поможет...

Ранний студенческий брак, который казался мне долгие годы надежным и незыблемым, окончился не просто грязной изменой, а еще и попыткой мужа отжать у меня квартиру. До сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю, сколько трудов мне стоило доказать в суде, что на первоначальный взнос нашей трешки мы использовали деньги, полученные от продажи моей (унаследованной от родителей) однушки.

Последние два года, уже после развода, обернулись для меня тоскливой чередой всевозможных неприятностей. Машину, относительно новую и купленную в кредит, угнали и разбили какие-то пьяные подростки-маргиналы. Искать их, разумеется, никто не собирался. Между тем кредит мне предстояло платить еще четыре года.

На работе, куда я устроилась сразу после института и где добросовестно впахивала почти девятнадцать лет, поменялось начальство. Бог знает, кому и зачем приглянулось мое среднестатистическое рабочее место с не самой шикарной зарплатой, но травить меня начали медленно и вдумчиво. Нет, умом я даже понимала, что придется уйти по собственному, иначе смогут и под статью подвести. Но было обидно…

Однушка, купленная мной после развода и “распила” общей квартиры, которая первый год казалась мне тихой пристанью, неожиданно тоже стала доставлять проблемы. В квартиру надо мной въехал бывший сиделец Коля Паяльник, отдававший долги государству долгие шесть лет. Пиршества и гулянки, продолжавшиеся ночами уже восемь месяцев, перемежались частыми скандалами и женскими воплями: «Спасите-помогите! Убивают!».

Если первое время адекватные соседи еще пытались вызывать милицию, то очень быстро отказались от этой идеи: хозяйка квартиры, Томка, украшенная свежими синяками и изрядно поддатая, тут же начинала с воплями кидаться на соседей и милицейский наряд и утверждать, что все у них замечательно.

В общем, все складывалось так тягостно и неудачно для меня, что в какой-то момент мне показалось: я совершенно не нужна этому миру. Он меня просто стряхивает, как небрежно перед долгой зимой стряхивает последний осенний лист старое уставшее дерево…