Затем тетка попробовала сделать вид, что ей наплевать на мои взгляды. Вот только оказалось, что не так уж и наплевать: она явно чувствовал себя неудобно. Я же, равномерно взмахивая иголкой, продолжала сидеть с каменным лицом.

-- Ишь ты! Чего вылупилась? – не выдержала монашка.

Вот теперь я глянула ей прямо в глаза и с улыбкой ответила:

-- Я и вовсе на вас не смотрю, сестра Хелма. В вас же нет ничего интересного. Зачем мне смотреть?

-- Хватит тебе, Хелма! Прекрати девчонку донимать, не то я матери настоятельнице пожалуюсь, -- вмешалась сестра Рания. – Никакого же покою от твоего змеиного языка нет. То ты про господина барона всякие страсти рассказываешь, которые вовсе не твоего ума, то к девице вяжешься почем зря. А ведь она по осени в баронскую семью войдет!

-- Да хоть и в баронскую семью, а хужей служанки там будет! – торжествующе подгавкнула сестра Гризелда.

Сестра Рания хлопнула сухонькой ладошкой по столу и ответила:

-- Служанкой там или не служанкой – не вашего ума дело! Только Господь может порешить, кому и что предназначено! А ежли не замолчите, лично попрошу матушку настоятельницу на конюшню вас отправить.

Не знаю, почувствовали ли тетки мое внутреннее настроение, мое желание оказать сопротивление, или действительно их разговоры надоели всем, в том числе и сестре Ранни, однако эта маленькая победа доставила мне большое удовольствие. Весь остаток дня я шила, не всегда вспоминая о том, что улыбку с лица нужно убрать. Обе злоязыкие бабки косились на меня, но пока свои гадости держали при себе.

Сегодня я осмелела настолько, что у сестры Агнии, которая приносила мне с кухни обед, спросила:

-- Сестра, а матушка настоятельница не заругается, что вы меня до сих пор отдельно кормите?

-- Зачем бы ей ругаться? Это же она сама так и повелела, – с удивлением ответила мне Агния.

-- Странно. Я вроде бы и в обморок больше не падаю, и здоровье поправилось уже: все шишки и царапины прошли. – говорила я как бы и не сестре Агнии, а просто в воздух, не показывая, насколько меня интересует ответ.

-- Так ведь ты, Клэр, когда под ноги то баронету бухнулась, он матушке того… выговорил... Заявил, что вклад внес, как положено, а ты неделя от недели все тощее и тощее. Конечно, в монастыре матушка сама все решает, но и с баронетом ссориться ей не с руки. А ему, понятное дело, молодуха покрепче нужна.

«Получается что меня откармливают, как рождественского поросенка.», – про себя хмыкнула я.

Днем раньше такая мысль, пожалуй, вызвала бы у меня огорчение, а может быть, и слезы. Сейчас же она меня поразила своей нелепостью. После ночных размышлений, после того, как я приняла решение не помирать раньше времени, а хотя бы попробовать сопротивляться, такое сравнение показалось даже забавным. Тем более, что очень кстати я вспомнила выражение «подложить свинью».

«Похоже, я просто вынуждена буду стать той самой свиньей! Нельзя же разочаровывать семью жениха!». На самом деле я бравировала. И страшно мне было по-прежнему. Однако я старалась выгнать из головы любые пораженческие мысли. Пусть даже и такими нелепыми шуточками. Все лучше, чем терпеливо дожидаться, пока меня плетью начнут воспитывать.

Последнее время я ела довольно плохо, оставляя в миске больше половины каши. Да еще, похоже, сегодняшним разговором несколько встревожила сестру Агнию. Во всяком случае, перед вечерней молитвой меня вызвали к преподобной матери.

Сестра Ренилда, которую все считали помощницей преподобной матери, лично зашла за мной в мастерскую. Принимала меня настоятельница в своей личной келье. Я, признаться, знатно обалдела оттого, как удобно устроилась дамочка.