Вот только, к досаде хальдага, оправившись от болезни, Филиппа снова превратилась в неприступную льдину. Иногда он ловил в её глазах слабую искру интереса, но поняв, что за ней наблюдают, наина спешила отвернуться, отвести взгляд, опустить голову. В общем, делала всё возможное, чтобы больше не встречаться с ним взглядом.

В довершение ко всему она продолжала упрямо настаивать, что не желает для себя судьбы жены хальдага, как и не собирается становиться его асави, о чём без ложной скромности заявила ему вчера в театре.

Ну точно бунтарка. Если бы не леди Ансая, которая клялась и божилась, что регулярно навещала племянницу в обители, он бы уже решил, что ему подсунули вместо дочери Адельвейна какую-то другую девушку. Но опять же внешняя схожесть с родителями, да и характер у Филиппы тоже явно от них.

Не собирается она… Де Горт усмехнулся. Можно подумать, её мнение будет иметь значение, когда ему придёт время принимать одно из самых важных в жизни решений. Захочет оставить её при себе, в любой из ролей, — оставит. Хоть держать эту девочку рядом с собой в качестве асави, видеть её каждый день и не иметь возможности к ней прикоснуться… Жестокая, изощрённая пытка.

— Не дай богиня, в «Вестнике Ладерры» напишут об этом вашем поцелуе! — тем временем продолжала испытывать на прочность его нервы Паулина.

Де Горт мысленно выругался, сосчитал до трёх, возвращая себе утраченную было сдержанность, и проговорил спокойно и ровно:

— Я не для того тебя вызвал и считаю твои претензии неуместными. Я никогда и ничего тебе не обещал. Вас пятеро, и я хочу узнать каждую, прежде чем решу связать себя с двумя из вас узами брака. И вовсе не обязательно, что одной из этих наин станешь ты, Паулина. А если продолжишь в том же духе, ревновать меня к моим же невестам, тогда мы с тобой уже точно не сможем быть вместе.

В ответ на его слова девушка горько всхлипнула и прижала к лицу руки, словно он сказал что-то совершенно ужасное или даже кощунственное. Хальдаг с досадой откинулся на спинку кресла, раздражённо поморщился, в который раз за последнее время упрекая себя в том, что совершенно не умеет обращаться с женщинами. В такие моменты он завидовал д’Энгиену, который каким-то непостижимым образом умудрялся поддерживать мир в своём доме. И это при том, что регулярно захаживал то к одной, то к другой невесте, успевая уделять время и посещению борделей.

Куда уж ему с такой «занятостью» сражаться за корону.

Вспомнив о том, что действительно было важно, о том единственном, что должно было иметь для него значение, Мэдок почувствовал, как по венам начинает струиться злость. Именно о троне Харраса ему следовало сейчас думать, а не о странной сиротке или ревнивой фаворитке. Уже, кажется, точно бывшей. Но думал он именно о них. Весь вчерашний вечер и всё сегодняшнее утро.

Эти двое в театре вели себя очень странно, и Стальному не терпелось понять, разобраться, что на уме у этой парочки. Поцелуй Филиппы… С одной стороны, хотелось верить, что Адельвейн наконец дала волю чувствам. С другой, Мэдок никогда не считал себя наивным идиотом и прекрасно понимал, что наина просто пыталась его отвлечь. Вопрос: от чего и зачем?

И ведь отвлекла, шертова девчонка! Так отвлекла, что на какое-то время он вообще забыл, где находится. Целовал её сладкие, манящие губы, ни о чём не помня и не думая.

И после этого он ещё пытается убедить себя, что никакой он не идиот. Но получается, что наоборот. С Филиппой он сам себя не узнаёт, раз за разом теряет над собой контроль. Не хватало ещё, чтобы эта девушка стала его слабостью и уязвимым местом. Слабость — это роскошь, которую хальдаги не могут себе позволить.