Борис в пару шагов преодолевает расстояние, захватывает лицо крупными ладонями и хрипит…
- Ты красивая.
Нина накрывает и его ладони.
- А вы нет… - Борис сначала даже опешил, а потом заметил улыбку. – Ну правда. Вы могли бы меня испугать, но мне не страшно.
- Почему?
- Потому что… Не знаю… Мне кажется вам нелегко пришлось в жизни и вам не хватает любви.
- Хочешь подарить свою?
- Я бы могла… Но разве она нужна вам? - в ответ на его молчание, Нина продолжает. – Так что с вами было?
- Война.
- И как вы выжили?
- Убивал…
Нина подбегает сама и гладит его напряженное лицо тонкими пальчиками, жмется всем телом, и Борис уже сам не понимает, где реальность, а где галлюцинация.
- Я бы могла полюбить вас…
- Так я же некрасивый….
- Душа…
- В душе я еще хуже, Нина.
- Почему?
- Потому что прямо сейчас думаю об очень нехороших вещах.
Нина облизывает губки, жмется теснее, вынуждая Бориса буквально скрипеть зубами от еле сдерживаемого желания просто повалить нахалку наземь задрать подол и вставить.
- А, эти нехорошие вещи как-то связаны с тем, что упирается мне в живот?

Член внутри тела становится раскаленной кочергой, а страх и удовольствие материализуются в ненависть и дикую обиду. Он был там. Он. Был. Там. В ту самую ночь, когда у меня в первый раз за шестнадцать лет начались месячные. Вот уж радость была с утра, скрывшая следы самого страшного, что может произойти с девушкой. В лесу. С незнакомцем. Изнасиловал. Не спас. Изнасиловал! Заразил меня собой настолько давно, что и говорить стыдно.

Кто я для него? Долбаный эксперимент?

– Отвали, урод! – кричу, отталкивая его со всей силы.

И адреналин в крови помогает. Ужас от воспоминаний становится ядом.

– Как–то ты не так вспомнила, – отстраняется Борис и хмурится, когда я со всей дури бью его по лицу. Еще. Еще. И рука не ломается. Только жжет от желания снова ударить. В кровь кожу изодрать.

– Ты изнасиловал меня! Ты обманул меня! Ты разрушил мою жизнь! Зачем! Зачем!?

– Успокойся, – неожиданно рявкает Борис, но меня уже не пронять его властью. Херов доминант. Херов властный герой. И чего ты стоишь? Кто ты теперь?!

Теперь, ты не мужчина для меня, теперь ты такой же бесхребетный, как Андрей, Виталий, Шолохов. Теперь ты дерьмо и мне пора тебя смыть.

– Надо было еще в тот год тебя замуж взять, а не хуетой маяться.

Безумный смех рвется из горла, и я начинаю визжать.

Водитель тормозит, и я выскакиваю на улицу. Мне плевать, как я выгляжу, мне плевать, что по ноге стекает сперма. Сейчас самое главное сбежать. Вырваться из мрака.

Но разве Распутин может меня отпустить? Тот, кто помешался на мне еще в мои шестнадцать.

Кричу, когда он хватает меня за шею, разворачивает.

– Я не выйду за тебя! Педофил! – кричу ему в лицо. А оно все такое же. Стальное. – Твой поступок. Он не укладывается у меня в голове! Ты насильник, убийца, манипулятор!

– Хватит орать, – дергает он меня на себя и силой заталкивает в машину. Причем на переднее сидение, а водитель пересаживается назад. – Твой рот умеет делать более приятные вещи.

– Ты не заставишь меня! Я больше ничего у тебя не возьму! – пылаю гневом, пока он садится за руль. Дергаю ручку двери, но все бесполезно. Гнев душит. В глазах слезы. – Отпусти меня!

– Нет!

– Это противозаконно!

– Твой закон – это я. С самой первой встречи. И ты сама все решила. Я столько раз хотел просто отвести тебя домой!

Бедный, а может это его изнасиловали? Может я его заставила меня трахнуть на муравейнике?

– Мне было шестнадцать! Что я могла решить? Что? И как? Почему я не помню! Что ты сделал? Это… – голова раскалывается, все плывет, но я помню противовирусные. Урод, боже, он же болен! – Зачем ты дал мне те таблетки?! И много у тебя таких жертв? Может быть ты даже маньяк?