«Нет, все правильно», - утешил сам себя властитель Шатцфельза. – «Пусть лучше девочка переживет легкое разочарование сейчас, чем будет чувствовать себя обманутой потом».

Обоз молодой графини отправлялся на рассвете. День обещал быть теплым, но мать все равно позаботилась о том, чтобы в карету к ногам Марии-Фредерики поставили жаровни, а саму ее укутали покрывалом из рысьего меха.
- Матушка, мне не холодно. Весна ведь. – Уговаривала Фредерике Марию-Евгению. Но та оставалась непреклонна.
- Шмыгать носом при первой встрече с женихом?! Это дурной тон, дорогая моя! И потом, - уже более миролюбиво добавила она, - если будет совсем жарко, всегда можно сложить покрывало и приоткрыть окно.

Собственно, так Фредерике и сделала, стоило карете выехать за пределы города. В приоткрытое окно задувал свежий ветер, донося пряно-сладкие ароматы. Цвела черемуха.

- Ох, госпожа Фредерике, закрыли бы вы окно, - укоризненно покачала головой Магдалена. Компаньонка прижимала к носу надушенный платок и явно страдала от тряски в карете.
- Зачем? Наоборот, тебе надо подышать, а то совсем плохо станет.

Сама Фредерике переносила поездки довольно легко. Единственное, ее раздражала скука, которая начиналась с приближением сумерек. Конечно, именно для таких случаев и существуют компаньонки, но тратить врем на бесполезные разговоры было жаль. Дамы придерживались диаметрально противоположных взглядов на поэзию и литературу.

Набожная Магдалена предпочитала исключительно язык храма, считая все остальные языки слишком приземленными для высоких чувств, которые вызывает в человеке поэзия. Молодая графиня же, наоборот, увлеклась новомодными веяниями, побуждающими поэтов писать на родном языке. «Если бы Творцу не был угоден наш язык, он бы не создавал его» - повторяла она вслед за своим ученным братцем. Магдалена только качала головой, но спорить с Марией-Фредерикой не решалась.

И дело было даже не в простом страхе потерять место. Просто, она не считала себя в достаточной мере ученной, чтобы спорить. В ее понимании – понимании рыцарской вдовы среднего достатка, все было просто: храмовый язык для молитвы и возвышенных вещей, простой заксонский – для пустых разговоров и приказов слугам. Это только молодые господа нахватались всяких новомодных веяний. Поэтому добрая женщина ждала того часа, когда Мария-Фредерике наконец-то выйдет замуж и займется чем-нибудь полезным.

А сейчас ей ничего не оставалось, как напомнить, что запах черемухи, которым в момент пропитаются находящиеся в карете бархат и меха, вызывает не только эфемерное «ощущение весны», но и вполне настоящие головные боли.
- Вечно ты со своими нотациями, Магдалена! – Недовольный тон Фредерика, однако, посчитала нужным смягчить извиняющейся улыбкой. – Посмотри, как красиво вокруг! Когда еще выдастся побывать в горах.
- Не знаю я, Фредерика, что вы в них находите, в этих горах, - зябко поежилась Магдалена. – Холодно, ветрено, тряско. И опасно к тому же. Говорят, в этих лесах развелась уйма разбойников.
- Это только говорят, - беспечно отмахнулась Фредерика. – Да, первые месяцы после войны, говорят, на дороги выходили шайки дезертиров. Но и отец, и соседи уже давно навели порядок.

Магдалена только вздохнула. Наверное, граф Моритц был прав. Фредерике, вечно витающей в облаках и грезящей о несбыточном, только принцессой и быть. Потому что хозяйство помельче растащат, как есть, пока хозяйка будет стихосложением заниматься.

Ответом ей был такой же вздох Фредерики. Молодая графиня заранее предвкушала дворцовую скуку. Хоть, говорят, Люнборгская королевская семья и славится своей открытостью, вон, даже невестку младшую «из народа» пригрели, все же, дворец остается дворцом. Даже в отцовском замке жизнь протекала, словно по двум параллельным линиям. В семейных покоях было позволено одно, на людях – совсем другое. А уж во дворце, страшно даже и подумать.