Он очень рассеян, смотрит вдаль, словно пребывает мыслями далеко отсюда. Интересно, о чем он думает?

Ка бы там ни было, еда прекрасна, я вдоволь наслаждаюсь ею, беря уже вторую порцию. Без посторонних глаз можно и расслабиться немного. А герцог тем временем поднимается на ноги и подходит к окну все с тем же задумчивым видом.

– Как спалось? – решаю нарушить тишину.

– Нормально, спасибо, тебе? – отвечает Клемондский. – Странный цветок, никогда такой не видел, и зачем он только здесь? – герцог вдруг обращает внимание на ярко–красное растение в горшке, стоящее на окне.

Присматриваюсь, цветок кажется мне смутно знакомым, словно я когда–то его видела, но не вживую, а на картинке. Пытаюсь вспомнить, что это за растение, а Клемондский в это время наклоняется вплотную к нему. Тут моя фигурка девы и дракона внезапно нагревается, заставляя меня дернуться от неожиданности, и я наконец-то вспоминаю.

– Артур, нет! Отойди от него и не трогай ни в коем случае! – кричу, подскакивая на ноги и опрокидывая поднос с едой, но поздно.

Клемондский уже падает на пол, вдохнув ядовитую пыльцу.

23. 23

Подбегаю в панике к герцогу, не сильна я в реанимационных мероприятиях. Вот совсем не сильна, действую скорее по наитию, чем по науке. Подкладываю небольшую подушку под голову Клемондского, расстёгиваю верхние пуговицы на его рубашке и прижимаю ухо к груди.

Дышит, кажется, все не так плохо. Да и растение вроде бы не фатально к смерти приводит, его вред зависит от фазы цветения, раз Артур сразу не покинул этот бренный мир, значит, жить будет.

– На помощь! Кто–нибудь! – почему–то догадываюсь закричать лишь сейчас, хотя это было бы логично сделать сразу. – Эй!

Бесполезно. В таких огромных поместьях нужно рупор при себе иметь, чтобы услышали в другой части дома.

Снова возвращаю свое внимание к герцогу, лихорадочно бегая по нему глазами. Температура его тела явно повышается, а дыхание затрудняется. Мне становится очень страшно, и не только потому, что мать Клемондского обвинит меня, но и просто по–человечески страшно. Не желаю я Артуру ничего плохого.

Дотягиваюсь до графина с водой, мочу руки и обтираю ими кожу герцога, особенно уделяя внимание району груди. В этой области он почему–то нагревается по–особенному быстро, и сердце стучит, как бешенное.

– Давай же, Артур, очнись, ты должен, – шепчу в панике. – На помощь! – параллельно не оставляю попыток докричаться до кого–нибудь.

Побежать за помощью мне кажется неправильным, ведь может что–то случиться с герцогом, пока я буду отсутствовать, хотя, конечно, вряд ли, но и ядовитой цветок в его покоях появился неслучайно.

Постепенно температура тела Клемондского выравнивается и уже не пугает меня своим жаром, но радоваться рано. Поддаюсь очередному наитию, достаю свой амулет и кладу его на грудь Артура. Затем лихорадочно оглаживаю его лицо, слегка похлопывая по щекам и причитаю.

– Давай же, миленький, я уверена, ты очнешься, все будет хорошо. Но лекарь нам не помешал бы, – бормочу, роняя слезы прямо на Клемондского. Прижимаю его голову к себе и баюкаю, как маленького. – Да есть в этом ужасном доме хоть кто–нибудь живой! – кричу, что есть мочи.

– Госпожа? – в покои осторожно заглядывает Эдмонд. – Все хорошо?

– Нет! – продолжаю истерить. – Твоего хозяина отравили! Срочно лекаря сюда!

– О, – только и может, что вымолвить слуга при виде герцога, лежащего на полу, – я мигом.

И убегает, надеюсь, за помощью, а не просто панику по поместью поднять. Уж кого бы мне не хотелось сейчас видеть, так это матушку Клемондского, она же никакие лечебные мероприятия не даст провести, сразу накинется на меня.