– Да ладно, сниму, коли просишь.

Тяка покусала губы. Старая вполне могла кого-то позвать, да хоть того же Стемида со своими придурками. Так уж лучше самой, чтоб дураков не тешить. Что там в карманах-то? Зажигалка… сигареты… пригодятся, пусть тут, на сундуке, полежат.

– Ну? – Скинув кеды, свитер и джинсы, девушка протянула их бабке. – Куда положить-то?

– Сюда давай.

Старуха взяла двумя пальцами джинсы, скорчив при этом такую гримасу, будто бы схватила змею. Взяла, повернулась к очагу…

– Эй, эй! – дернулась Женька. – Ты что творишь-то, эй!

Поздно! Баба-яга резко швырнула джинсы в огонь, что-то про себя приговаривая… туда же полетели свитер и кеды…

– Ну, ты даешь, старая! – всерьез рассердилась пленница. – И что мне теперь, голой ходить, что ли?

– Сядь! – обернувшись, старуха злобно сверкнула глазами и махнула рукой…

От этого жеста Женьку отбросило на сундук… прямо швырнуло! Д-а-а… если каждый раз так – вся попа в синяках будет.

– Ох, дщерь, – склонившись над девушкой, ведьма сухо поджала губы. – Снова молвлю: не вижу в тебе ни страха, ни уважения… одно глумство! Верно, я сразу все про тебя поняла…

– И что же ты поняла, интересно?

– Чужая ты! – сверкнула глазами старуха. – Совсем чужая. Не изгой – хуже. Из далекого далека явилась. Нет у тебя здесь никого. Пришла ниоткуда, уйдешь в никуда.

– Ой, ой, как интересно!

– Не глумись! – Баба-яга стукнула Женьку по лбу, вроде бы и не сильно, но голова загудела, будто котел, а руки и язык вдруг сделались ватными. – И слушай меня, коли еще хоть маленько пожить хочешь. В глаза мне посмотри… так… теперь на-ко, выпей…

Повернувшись к очагу, ведьма зачерпнула варево большим корцом и поднесла к Женькиному рту.

Девчонка дернулась:

– Горячо же!

– Пей, говорю!

И снова ожгла взглядом, и Женька покорно сделала долгий глоток… Не таким уж и гнусным оказалось варево, даже, скорее, приятным – по вкусу чем-то напоминало глинтвейн.

– Все-то не пей, эй! – поспешно отбирая корец, спохватилась старуха. – Смотрю, жадна ты, девка. Ладно… слушай теперь…

Неожиданно подскочив, едва не ударившись головой о потолочную балку, «Баба-яга» сплюнула на три стороны и густым пропитым басом запела, точнее, заговорила речитативом, как в рэпе:

– Не огонь горит, не смола кипит, а горит-кипит ретиво сердце… Конь-огонь, норны песни пой, клад зверей морей, злей и злей… Дева сердце раскинь, отвори… Отвори!!!

От этих дурацких слов – а скорей, от выпитого «глинтвейна» – у Женьки в голове замутилось, захорошело, как бывает уж ближе к концу хорошей пьянки, когда уже не хочется болтать о чем ни попадя, а хочется – петь… ну, или закрутить хорошо с парнями.

Глуповатая, не от мира сего, улыба искривила девичьи уста, перед глазами поплыл светящийся зеленоватый туман…

Привиделись вдруг родной город, река… На плесе – копошились туристы! Свои! Мальчики-девочки – руководство, опять же. Байды собрали уже, грузились. Женьку, между прочим, в этот поход тоже звали – однако, увы, работа, ларек этот долбаный. А так бы, конечно, здорово – по хорошей-то воде, на скорости, чтоб холодные брызги в лицо – ухх!!! – а потом костерок, песни…

Туристы заметили ее еще издалека. Тренер, Павел Иваныч Можников, не старый еще мужик с вечно всклокоченной бородою, чем-то похожий на шкипера пиратского судна, опустив байду в воду, выпрямился, взглянул на подбежавшую девчонку:

– М-да-а… какие люди!

Женька со всеми обнялась, перецеловалась.

Пал-Иваныч, пригладив ладонью бороду, поглядел хитро:

– А мы на Ванч-озеро, в твои места, решили.

– Мои места на Выди, Пал-Ваныч. В верховьях самых, где леса. У меня там бабушка… когда-то жила, царствие ей небесное.