Большую, крытую соломою хижину, к которой свернул Стемид, окружал высокий плетень, удерживающие ворота колья были увенчаны скалящимися человеческими черепами, такие же мертвые головы украшали и концы поддерживающих крышу лаг, так называемые «курицы». Вся эта мертвечина неожиданно вызвала у Женьки улыбку – больно уж похоже на избушку Бабы-яги из старых детских фильмов. Носильщик же и сопровождавшие процессию воины, наоборот, взирали вокруг с явным страхом и что-то про себя шептали – видно, молились. Правда, почему-то не крестились, нет… ах, ну да – они же язычников изображают, не христиан.

– Урмана! – потоптавшись у невысокого крыльца, негромко позвал Стемид. – Я привел.

Изнутри что-то пробормотали, Летякина точно не разобрала – что: то ли входи, то ли вводи.

– Вылазь, – обернувшись к носилкам, варяг махнул рукой. – Приехали. В дом заходи да не забудь поклониться хозяйке.

Висевшая на ременных петлях узкая дверь отворилась беззвучно, изнутри пахнуло каким-то пряным запахом, настолько резким, что Женька невольно закашлялась. И хорошо, что закашлялась – не расхохоталась, смех-то распирал девчонку уже с первых минут.

Баба-яга! Ну, точно! Худющая седая старуха со сморщенным желтым лицом и большим – крючком – носом словно сошла с картинок, коими ушлые художники иллюстрируют книжки ужасов для малышей, типа «Ивана Царевича», «Жихарки» и прочих, памятных Летякиной еще с раннего детства. Именно в таком вот карикатурном виде ужасную Бабу-ягу и изображали: худая, крючконосая, с темными, глубоко посаженными глазами и костлявыми руками-лапами, только что без когтей.

– Ну, заходи, дева, – прищурившись, проскрипела старуха. – Ты же, Стемиде, со людищи своим подожди здесь, во дворе.

– Мы можем и в другом месте подождать. – Стемид поспешно отошел к воинам. – Где-нибудь рядом, на бережку.

– Ваше дело, – равнодушно бросила «Баба-яга». – Даже лучше – мешать не будете. Как все сделаю – кликну.

Сказав так, она перевела взгляд на Женьку и, осклабившись, поманила девчонку пальцами:

– Иди ж!

– Темновато тут, – едва не ударившись лбом о низкую притолочину, Тяка невольно поклонилась и, не выдержав, засмеялась. – Здравствуй, бабушка Яга! Не ешь меня, я тебе пригожуся.

– С чего ты взяла, что я тебя есть буду? – удивленно прошипела хозяйка избы. – И не пригодишься ты мне ничем, девка, – увезут, уедешь. На сундук, вон, присядь.

Посреди горницы, напротив узенького оконца, стоял большой сундук, окованный узкими железными полосками; по бокам тянулись лавки, а все стены были увешаны коровьими черепами, какими-то костяшками и пучками сушеных трав. В углу жарко пылал очаг, над которым в большом котле булькало какое-то варево – от варева-то и пахло…

– Одежку мужеску сыми!

– Ну уж нет! – Женька резко дернулась. – С чего тут я голой-то сидеть буду? Иль и впрямь есть меня собралась, бабушка Яга? Так я невкусная.

– Да не буду я тебя есть, сколько раз говорить-то?! – «Баба-яга» обиженно поджала тонкие пересохшие губы и недобро прищурилась. – Смотрю, девка, нет в тебе ни уваженья, ни страха. Непонятно сие.

– А чего мне тебя бояться-то? – усмехнулась пленница. – Ты что, бабушка, страшная? Так не страшней Фредди Крюгера, особо-то себе не льсти. Черепа эти дурацкие, травки… как в мультике все. Ну, что смотришь-то? Говори, чего от меня надобно?

Образ выставленной «на правеж» девушки колоритная ведьма перебила почти напрочь, правда, неприятный осадок от увиденного на рынке у Женьки все же оставался. И над этим она еще толком не думала.

– Ой, не спеши, дева. – Старуха махнула рукой. – Узнаешь все, узнаешь. Одежку, сказала, сыми! Аль мне слуг кликнуть?