— И это его кровь?! — в ужасе прикрывает рот ладонью.

Киваю, усмехаясь.

— Если бы не она, я бы не остановился.

Та правда, которую без угрызений совести принимаю. Я бы убил его. По-настоящему.

— Коть, ну что ты такое говоришь?! — отрицает, качая головой.

Можешь думать как хочешь, а я знаю, что так бы и поступил.

Замолкаю, протягивая ей бокал. Наливает повторно, пока меня все еще держит страх за Диану.

Тревога, словно притаившись, караулит, периодами появляясь из какого-то своего укрытия. И это разъедает внутренности, потому что ни мыслить, ни сконцентрироваться на чем-то не получается.

— Ну…я думаю…— складывая губы уточкой говорит: — Есть поговорка знаешь?

Хмурюсь, отвлекаясь от собственных ни хрена не здравых мыслей.

— Какая?

— Сучка не захочет и кабель не вскочит.

Сам не понимаю, как оказываюсь около нее, и хватаю за локоть.

— Прикуси язык, слышишь?! — снова ярость, раскурочивающая сознание: — Ни слова, блядь, больше о ней! Иначе…я за себя не ручаюсь.

Уж не знаю, что она видит, но зато я вижу страх в ее глазах. Отшвыриваю от себя, выходя из комнаты, а затем и из квартиры.

Мне надо к ним. Я должен знать, что они в безопасности.

23. Глава 22.

— Мама, ты как? — я не успеваю переступить порог квартиры, как Леон бросается в объятия, — Я чуть с ума не сошел!

Обнимаю сына ослабленными и дрожащими руками, а у самой перед глазами пелена. Внутри набатом бьет одна мысль, что сейчас я могла быть не здесь, а там… Под грузом тела чужого мужчины.

Чувствую, как тошнота подкатывает к горлу, и я извинившись перед сыном, бегу в уборную. Открываю холодную воду, и склоняюсь над белым другом, потому что меня выворачивает. Даже при токсикозе такого не было. Голову ведет, ноги не держат.

Это настолько сильный стресс, что самостоятельно тело контролировать ты не можешь. Ты его заложник.

— Дочь, всё хорошо? — мать аккуратно стучится ко мне.

— Да, — хриплю, поднимаясь с холодного пола. Встаю напротив зеркала, в ужасе осматривая свой внешний вид. И такой меня видел сын. Замечательно…

Окунаю лицо в ледяной воде, растирая его до покраснения. Нельзя так кожу тереть, ее можно растянуть, и появятся морщины. Но мне нет дела до деликатности сейчас, мне до омерзения противно. Я хочу смыть с себя все его прикосновения и поцелуи. Тру остервенело шею, где были его губы и слюни, но они словно проникли под кожу и смешались с кровью.

Вою совсем тихо, чтобы никто не услышал. В ладонь кричу, отчаянно ловя свой бешеный взгляд в отражении.

Сбрасываю наспех всю одежду. Я даже не буду ее стирать, просто выкину к чертовой матери, но не надену ее больше.

Встаю под капли тропического душа, щедро наливаю на жесткую мочалку ароматный гель для душа и тру себя до царапин и ссадин. Словно снимаю весь эпидермис.

После водных процедур, заматываю волосы в плотный жгут из полотенца и надеваю большой махровый халат в пол, чтобы красные следы не были видны.

Приоткрываю дверь, проверяя есть ли кто в коридоре. Тишина, горит только небольшой торшер у комода. Протискиваюсь к кухне, вижу, что за столом сидит мать, а на руках Злата.

— Не спит? — смотрю на бодрую дочь, которая играется с бусами бабушки.

— Что происходит, Диана? — мать игнорирует мой вопрос, параллельно играя с внучкой, — Ты выглядела… Это ужасно, Диана.

— Мам, прошу, твои нотации сейчас просто не к месту. Они лишние.

Наливаю горячий свежезаваренный чай в кружку.

— Он с ромашкой, для успокоения нервов, — говорит мне в спину.

Усмехаюсь. Эта ее забота… Она вряд ли сможет найти нужные слова, чтобы как-то мне помочь. Поэтому чай — это уже хорошо.