Готовить мам-Нина не умела, все было невкусно. Лиза морщилась, но ела, не хотела ее обижать.

И еще мам-Нина была некрасивой. Такой некрасивой, что даже Лизе ее было жалко. Не повезло тетке: высокой, жилистой, худой, с длинными руками-лопатами, огромными мужскими ступнями… Но главное – совсем лошадиным лицом.

– Тетка твоя на лошадь похожа! – говорила подружка Ритка.

Обидно, но это была чистая правда. Лицо у мам-Нины длинное, узкое, а глазки маленькие, к носу близкие. Да и нос не удался – широкий и длинный, как у утки (по словам той же Ритки). Еще и зубы металлические: два сверху и три снизу, бр-р-р.

Риткина мать, соседка Полечка, была кулинаркой. Лиза обожала еду, приготовленную Полечкой.

Полечка учила соседку, а та никак.

– Какая же ты, Нинка, неспособная! Ну что здесь сложного? – вздыхала Полечка. – Ох, ну и руки у тебя, Нинка, ну и крюки! Только и годятся, чтобы тряпкой махать!

Полечка – полная противоположность мам-Нине: красивая, миниатюрная, с тонкой талией и широкими бедрами, с полными ножками и высокой красивой грудью. Лицо у Полечки нежное, милое, а кожа белая, с редкими веснушками, и носик курносый задорный, и большие голубые глаза. Полечка всегда в настроении, всегда всем довольна, всегда улыбается. Хотя жизнь и у нее не сахар – Полечка тоже одна. И Ритку воспитывала одна, без мужа, и работала много, а все равно была веселой. Не то что вечно хмурая мам-Нина.

Квартира у них была коммунальная – хорошая, в самом центре, на Кировской. Хорошая, но немного странная: говорили, что до революции в ней жили две сестры. Жили-жили, а потом разругались и квартиру разделили – две комнаты старшей, полторы младшей. Эти-то полторы и достались мам-Нине с Лизой.

Большая комната – квадратная, с тремя высокими окнами. Из нее выходила арка, углубление, образуя те самые вторые полкомнаты. «Будуар», как называла его Полечка. В будуар помещалась Лизина кровать, узкий одностворчатый шкаф для одежды, три подвесные книжные полки, сделанные плотником из ЖЭКа, и стул. Зато был широкий, в полметра, подоконник, служивший Лизе письменным столом, – на котором помещались тетради с книгами и горшок с розовой геранью.

Тетка жила в первой комнате, которую называли гостиной. Там были кровать, большой круглый стол, четыре старых венских стула и трехстворчатый шифоньер – со скромными нарядами, одеялами, коробками с бумагами и даже старой швейной машинкой, доставшейся мам-Нине по наследству. На окнах висели бледно-зеленые бархатные шторы, обвисшие и вытертые, тоже доставшиеся по наследству, и менять их тетка не хотела.

Только люстра была красивой: старинной, бронзовой, с завитушками и ангелочками.

На подоконниках мам-Нина разводила цветы, но и это у нее не получалось. Самые неприхотливые – герань, щучий хвост, бегония – вечно болели и увядали. Тетка расстраивалась, искренне не понимая, почему у соседки все цветет пышным цветом, а у нее все никак…

– Ох, Нинка,– снова вздыхала Полечка,– ну какая же ты неталантливая!

Маленькая прихожая переходила в длинный (и бестолковый, по словам Полечки) коридор, который упирался в совсем небольшую и темную кухню.

Так себе была эта маленькая кургузая кухонька.

Небольшой Полечкин буфет, две тумбы с крупами и кастрюлями, подвесной кухонный шкафчик мам-Нины. Раковина, газовая плита и общий, на две семьи, небольшой обеденный стол – присесть и наспех перекусить, потому что обедали и ужинали в комнатах.

Дверь из кухни вела в две смежные, но просторные комнаты окнами на Кировскую – к Полечке и Ритке.

У соседок было уютно. Пестрые легкие шторы, полированная польская мебель, кресла на тонких ножках, изящный журнальный столик, горка с посудой, трюмо. И люстра была современной – легкой, красивой, блестяще-золотистой, с разноцветными плетеными колпачками. А еще Полечка обожала красивые вещи и