Снова ослепили прожекторы, сверху посыпались золотые кругляши, кувыркаясь и танцуя. Судья глянул на быка, все не рискующего встать, на меня. Его рот перекосило, он злобно зыркнул на подставного и обратился ко мне:

– Что ж. Исполни волю зрителей – добей. Выруби обсоса.

– Охренел? – возмутился бык, злобно посмотрел на судью, но сник, подавленный восторженный ревом публики.

– Добей! Добей! Обсоса! Добей!

Прожекторы погасли, и проступили лица, слившиеся в единую женомужскую харю, сочащуюся довольством и требующую крови, зрелищ… Жрать! Впитывать чужую боль. «Твой враг в пыли жалок и слаб», – звучала в голове песня из прошлой жизни.

Добить, завоевав любовь толпы, или плюнуть ей в самодовольную рожу? Поступим умнее.

Я приблизился к Скале. Бык просто хотел, чтобы это все поскорее кончилось, но без очередного сотряса, а то врачи предупреждали, что он может ослепнуть.

Оглядев замершую в ожидании публику, я занес кулак для удара и одними губами сказал:

– Отключись, когда ударю.

Он ответил глазами: сделаю.

Я потряс кулаком, поцеловал его и нанес несколько коротких злых ударов – внешне эффектных и кровавых, но щадящих хрящи и кости. Бык, молодец, подыграл и тут же, закатив глаза, брякнулся – типа вырубился.

– Да! Да! Да! – как заведенный заорал Крыс. – Фартовый! Запомните это имя! А ты, тридцать третий, не забывай, кто тебя так окрестил!

В каком-то диком танце он запрыгал ко мне, обнял и повел по кругу, чтобы каждый смог получше меня рассмотреть.

Адреналин так и бурлил. Впервые в жизни после боя меня не отходняк скосил, а обуяла жажда деятельности. Мужчины приветствовали меня, женщины тянули ко мне руки. Упиваясь обожанием, хотелось вцепиться в прутья, корчить зверские рожи, колотить себя в грудь. Будь я так же устрашающ, как бык или узбек, так и сделал бы. В моем исполнении подобные финты смотрелись бы смешно.

Когда втянулись прутья ограждения, по периметру уже стояли амбалы в белых рубашках и черных штанах, все стриженные под машинку и какие-то безликие, словно с одного конвейера сошедшие.

У каждого я заметил по дубинке и по пистолету в кобуре. Интересно, чем это будет мне грозить?

Как оказалось, ничем. Толпа приняла нового победителя и признала его достойным. Рев и аплодисменты меня чуть не оглушили. Мне жали руки, хлопали по плечам, орали, что я – красавец и лучший.

Я нашел взглядом Достоевского, его лицо излучало радость. Красавица в соболиной шубе смотрела на меня, широко распахнув глаза… Какие они у нее необыкновенные – миндалевидные, чуть раскосые, но пронзительно-синие, как подсвеченные солнцем кусочки льда. Тонкие длинные пальцы поглаживали ножку бокала. Встретившись со мной взглядом, она сделала вид, что смотрит на быка, которого уже поволокли прочь. Тело его оставляло кровавый след.

Азарт боя схлынул, оставив меня наедине с содеянным. Я лишил заработка организаторов турнира, и неизвестно, как они это воспримут. Если соберусь свалить – уже не получится, не дадут амбалы.

Ко мне проскользнул Достоевский со своей дамой, и стало видно, что ей за сорок. Обняв меня, смотрящий рынка сказал, улыбаясь:

– Помаши зрителям, и пойдем.

Я помахал и крикнул:

– Спасибо за поддержку!

– А ты нормальный боец, парень! – крикнул мне мужик, что болел за сизоносого. – Удачи!

– До дому-то доберешься? – хохотнул другой.

Видок у меня был тот еще – лицо распухло от множества умышленно полученных ссадин, за которые Лев Витаутович точно не похвалит. Еще бы, на турнире я буду защищать честь спортивного общества «Динамо»! Но черт с ним, как-нибудь обойдется. Думаю, моя сегодняшняя победа для Витаутовича все перевесит.