Мой слух еще с детства был особенно чувствителен к звукам кифары, поэтому я овладел этим инструментом и со временем стал признанным кифаредом.

Но дар Геспера – это нечто другое, ведь его инструмент кардинально отличался от традиционной кифары, хотя бы потому, что был длиннее и шире. И когда Геспер, погруженный в себя, играл на барбитоне, низкие глубокие звуки его инструмента смягчали суть последних жутких донесений Тигеллина по поводу текущего расследования.

Первые задержанные называли имена других, те – имена третьих, и так образовался довольно большой круг тех, кого можно было причислить к секте христиан. Их упрятали в тюрьму, где агенты Тигеллина подвергали каждого и каждую допросу с пристрастием.

Как-то днем Тигеллин решительно прошел в мой кабинет и с глухим стуком водрузил на стол распухший от табличек мешок из грубой льняной ткани.

– Новое поступление, – доложил он. – Хватит, чтобы развлечь толпы желающих посмотреть, как будут наказаны поджигатели. – Он снова поднял мешок и слегка его тряхнул. – Желаешь взглянуть? Мне стоило немалых трудов составить эти списки.

– Позже, – отозвался я.

У меня не было ни малейшего желания просматривать содержание принесенных им табличек.

Тигеллин покачал головой:

– А им, похоже, не терпится принять мученическую смерть. Они не идут на сделку, не выдают своих лидеров и не собираются отрекаться от своего умершего пророка.

Тигеллин пожал плечами и без моего позволения потянулся к блюду с фруктами. Я зло на него глянул, и он тут же положил выбранное яблоко обратно.

– В каком-то смысле им можно даже позавидовать, – заметил я.

– Завидовать совершенным ими преступлениям? – не понял Тигеллин.

– Нет, не преступлениям, а тому, что у них есть нечто, что они ценят превыше всего, даже превыше собственной жизни.

Бывали моменты, когда я испытывал нечто подобное по отношению к музыке. Но на какие жертвы я на самом деле был готов пойти ради нее? Смог бы отказаться ради своего призвания от всего, включая императорство? Я знал ответ на эти вопросы. Да, я был готов на жертвы, на серьезные жертвы, но только не на такие.

– Они умеют убеждать, – признал Тигеллин. – Особенно этот Павел. Один из задержанных рассказал мне, что, когда Павел был арестован в Иудее префектом Фестом и ему была предоставлена возможность обратиться к Агриппе, он был настолько красноречив, что Агриппа сказал: «Еще немного, и ты обратишь меня в христианство». – Тигеллин рассмеялся. – На тебя так же подействовали его речи?

– Нет, но он смог убедить меня в том, что у нас много общего.

– Да уж, в этом его секрет, – сказал Тигеллин. – Он ко всем умеет подстраиваться, даже признал это в одном из своих занудных посланий[69].

– И чем заняты задержанные? – спросил я.

Павла среди них не было, а если бы был, мы давно бы об этом узнали.

– Молятся. Некоторые поют. Поют! – Тигеллин снова рассмеялся. – А петь-то не умеют, слушать их – настоящая пытка.

Откуда-то из дальних комнат, словно в подтверждение его слов, донеслись чарующие звуки барбитона.

– Ознакомлюсь вечером с этим, – сказал я. – После этого мы определимся с наказанием и местом, где будет проводиться экзекуция.

Пора было с этим покончить.

Тигеллин кивнул и вышел из моего кабинета.

После его ухода я встал из-за стола и подошел к Гесперу. Он поднял голову в ожидании того, что я ему скажу, но я молчал, и тогда он мягко спросил:

– Желаешь, чтобы я обучил тебя игре на барбитоне?

– Да, – кивнул я.

И мысленно продолжил: «Научи меня игре на этом инструменте, научи растворяться в красоте и обрести мир, который будет мне дорог почти так же, как дорог для христиан их воображаемый мир. Подари возможность хотя бы на одну ночь покинуть этот грязный и падший мир».