Ничего не объясняя, через пять минут она встала и не уверенной походкой пошла по направлению к дороге. Когда к группе подошел Степан Петрович, Гриша сказал, что Эля заболела.

Как добралась домой, Эля помнила смутно. Стянув ботинки и плащ, прямо в джинсах легла под два одеяла, успев отметить на часах – четырнадцать ноль-ноль.

Снился шторм. В голову били порывы ветра, волны безжалостно подбрасывали и бросали, подбрасывали и бросали. Сквозь грязный туман проступило пятно. Оно все приближалось. Всё ближе, ближе. Нестерпимо громко кричала чайка, так отчаянно и тревожно. Пятно было уже совсем близко, превратившись в полуразрушенный корабль. На мачтах трепыхали и хлестали грязные тряпки. За штурвалом кто-то стоял. Белая рубашка рулевого ослепляла посреди серо-черного марева. Чайка кричала всё громче. Ближе. Ближе. Из тумана выплыло ухмыляющееся лицо Степана Петровича в черно-белой бандане.

– Вам нравится такое искусство? Нравится?

Крик чайки проник в голову до острой боли. Эля открыла глаза. Телефон нещадно надрывался. На экране высветилось: «Звездочёт».

– Алё.

– Элька, живая. Ну даёшь, блин. Где ты?

– Только что была в какой-то жопе. Сейчас вроде дома.

– Я тебе звоню уже часа четыре. Если б сейчас не взяла, приехал бы сам.

– Не надо Гриш, я в порядке. Вернее, не в порядке, но тут, и вот. Ложись спать. Завтра поговорим. Там спрашивали что ушла-то?

– Я всё уладил. Приходи в себя и все тебя ждут обратно, в искусство.

– Ой, не надо сейчас так высокопарно. Давай, Гриш, спасибо тебе. Спишемся.

В квартире было по-гадкому темно и душно. Эля включила высокую напольную лампу под белым абажуром и распахнула балконную дверь. Занавеска вздыбилась к потолку, мелкие капли полетели в лицо.

«Погодка как обычно. Встречаем лето», – Эля поняла, что проснулась с абсолютно мокрой головой. Джинсы вмуровались в ноги.

«В душ и воды. А там посмотрим. Чаёк или что покрепче».

Ощущения в теле и на душе были гадкие, как-будто наелась колючих живых рыбок из аквариума.

Ванна с высокой пеной вызывала двоякие чувства – с одной стороны успокаивала и расслабляла, а с другой стороны дико бесила, потому что горячая вода могла согреть тело, но в отношении мыслей и нервов была бессильна.

Машин на улице становилось все меньше, город почти затих. Эля, в необъятном, но очень уютном фиолетовом халате, с ногами забралась на свой любимый широкий подоконник. От чашки горячего чая с чабрецом пошло ощущение некоего маяка.

«Что за чертовщина сегодня была. Заболела? Может, правда продуло?» – в голове вспыхнул его образ, идущего вдоль мостовой. Свело живот. «Блин, нет, не продуло. Что делать теперь? Как при нём рисовать, если вообще перестаю понимать, что происходит. Показалось, может, и всё пройдёт? Отдышусь. Забегалась последнее время, экзамены, стресс, ну да», – вздрогнула, увидев, что незаметно для себя скрутила за это время в рулон большую занавеску. Та отчаянно сопротивлялась. Не сиделось. Параллельно с мыслями начался планомерный отсчет шагов по квартире. Чашка с чаем жгла руки и грозилась выплеснуться на любой из пушистых ковров, протестуя против такой скорости. «Отдышусь, отвлекусь, все показалось. Ну, показалось же. Точно. Ага».

Откуда-то пахнуло дорогой кожей и свежеспиленным деревом. Бахнуло. Во дворе раздался звон стекла и включились несколько сигнализаций разом. Эля вздрогнула. Чашка с чаем таки встретилась с ковром в комнате.

Звонок в дверь был беспощаден. Эля разлепила один глаз. Четырнадцать ноль пять. Чёрт, как много. Всё в том же халате с трудом вылезла из-под двух одеял. Морозило.