Миссис Уоддингтон грозовой тучей поднялась из кресла.

– Молли! – закричала она. – Кто этот молодой человек?!

– Да никто. Это я просто фантазирую.

– А-а! – облегченно вздохнула миссис Уоддингтон. – А говоришь так, будто его знаешь.

– Вот еще!

– Если какой молодой человек действительно смотрит на тебя издалека и издает смешные звуки, ты должна окатить его презрением.

– А как же, конечно же!

Миссис Уоддингтон опомнилась.

– Однако из-за всей этой чепухи я совсем забыла про твоего отца! Ну-ка быстренько! Надевай платье и отправляйся к нему Если он не спустится к обеду нас за столом будет тринадцать, и весь мой вечер погиб!

– Сейчас, сейчас! А где он?

– В библиотеке.

– Иду.

– А повидаешься с ним, загляни в гостиную и поболтай с лордом Ханстэнтоном. Он там совсем один.

– Хорошо, мама.

– Maman!

– Maman, – послушно повторила Молли. Девушкой она была милой и послушной.

Но не только. Молли к тому же умела подольщаться и уговаривать. И лучшим доказательством тому то, что, когда стрелки часов уткнулись в десять минут девятого, краснолицый человечек с торчащими седыми волосами и насупленным лицом прошаркал по лестнице и, приостановившись в холле, пронзил Ферриса взглядом, полным отвращения. Это и был Сигсби X. Уоддингтон, уже полностью (правда, несколько неряшливо) одетый по моде, принятой в светском кругу.

Хронология примечательных событий всегда любопытна, и потому опишем подробно, что в библиотеку Молли зашла без семи восемь, подольщаться и уговаривать начала точно без шести минут сорока семи секунд восьмого. В семь пятьдесят четыре Сигсби начал сдаваться, в семь пятьдесят семь оборонял последний окоп, а в семь пятьдесят девять, клянясь и божась, что ни в жизнь не согласится, капитулировал.

Подробно приводить доводы, выдвинутые Молли, нет надобности. Достаточно сказать: если у человека не каменное сердце, а к нему приходит дочка и заявляет, что с нетерпением ждала званого обеда, специально надела новенькое платье, а потом добавляет, что без него все удовольствие, конечно же, пойдет прахом, то человек этот непременно уступит. У Сигсби сердце было не каменное. Правда, многие достойные уважения судьи отмечали, что голова у него точно из бетона, но сердце не порочил еще никто. Точно в восемь он перебирал парадную одежду. А сейчас, в десять минут девятого, стоял в холле, пронзая Ферриса уничижительным взглядом, и в мыслях у него бродило: Феррис – разъевшийся кабан.

А в мыслях у Ферриса мелькнуло: показываться гостям в этаком галстуке стыдновато все-таки. Но мысли не слова. Вслух же Феррис почтительно осведомился:

– Коктейль, сэр?

А Сигсби ответил:

– Тащите скорее!

Наступила пауза. Уоддингтон, все еще не умиротворенный, смотрел все так же пасмурно. Феррис, вновь обретя гранитную невозмутимость, отдался привычным мыслям о шропширской деревушке, где он служил дворецким первые, счастливые годы.

– Феррис? – наконец окликнул его Уоддингтон.

– Сэр?

– Доводилось ли вам бывать на Западе?

– Нет, сэр.

– А хотелось бы вам туда?

– Нет, сэр.

– Это почему же? – обиделся Уоддингтон.

– Мне кажется, сэр, в западных штатах Америки ощущается недостаток комфорта и бытовое обслуживание оставляет желать лучшего.

– А ну, дорогу! – взревел Уоддингтон, устремляясь к парадной двери.

Все здесь душило его. Ему требовался воздух. Он жаждал, пусть хоть несколько коротких мгновений, побыть наедине с молчаливыми звездами.

Было бы бесполезно отрицать, что Сигсби X. Уоддингтон находится в опасном настроении. История наций свидетельствует: самые бурные восстания происходят в странах, народы которых угнетали наиболее жестоко; верно это и в отношении отдельных личностей. В короткие моменты случайной ярости нет человека страшнее, чем муж-подкаблучник. Даже миссис Уоддингтон признавала, что, как бы ни был всевластен ее контроль над ним, в минуты приступов он становится свирепым словно слон-отшельник. Она старалась не попадаться ему на глаза, пока не минует ярость, а уж потом сурово наказывала.