— Как скажешь, — не стал он настаивать. И буквально тут же спросил: — И много платят за такую работу? — он отставил в сторону бутылку и поднял на меня глаза.

Голос у него был, как назло, приятный, низкий и бархатный. Тёплый. А вот взгляд замораживал. Под воздействием этого взгляда я тут же почувствовала себя как бокал, что уже запотел от холодного вина. Или как Анна Каренина перед железной мощью паровоза.

Низкий гудок. Безмолвное равнодушие рельс.

Этот паровоз, что пёр, как танк, точно меня переедет, не моргнув, если захочет.

— Не очень, — честно созналась я. — Но другую работу на полдня найти трудно.

— Значит, тебе нужны деньги? — смотрел он, словно гнул железные пруты.

— А кому-то они не нужны? — усмехнулась я.

— Справедливо, — поднял он бокал и кивком головы предложил последовать его примеру. — Я слышал: ты не пьёшь. Но это вино не пьют. Его смакуют, катая на языке. Наслаждаются щедрыми фруктово-молочными оттенками с ванилью и орехами. Растягивают удовольствие от нежного послевкусия округлых танинов, ноток вишни, клубники, чёрной смородины.

Я невольно сглотнула. А мужик умел уговаривать!

— Всего один глоток. За знакомство. Платон, — представился он и протянул бокал.

— Яна, — согласилась я. Но, видит Будда, только ради ванили с орехами.

Мелодично звякнуло дорогое стекло, соприкоснувшись словно в лёгком поцелуе.

Я с предвкушением глотнула…

На языке к моему большому разочарованию осталось что-то вроде компота из дикой кислой сливы да дымок кофе.

«Так и знала: дурят нас эти французы, красиво описывая и свою кислятину из дубовых бочек, и свои вонючие плесневые сыры. Всё это — маркетинг», — усмехнулась я. И невольно отодвинулась, когда официантка поставила передо мной тарелку с пастой.

— Это ни к чему тебя не обязывает, — ответил Платон на мой слегка испуганный взгляд. Добавил сердито: — Дожились! Уже накормить обедом девушку расценивается как сексуальное домогательство. Обед — это просто обед. Ешь!

Желудок радостно кувыркнулся где-то под рёбрами соглашаясь. И солидный навильничек макарон в зелёном соусе, наверняка тоже названных как-нибудь изысканно, вроде тальятелле или феттуччини, очень уютно лёг к глотку вина и, как и совесть, не заквакал.

— Значит, ты работаешь, чтобы, что?.. — Платон покрутил в воздухе вилкой. — Были деньги на мелкие расходы? Платить за квартиру? Платить за учёбу? Копить на мечту?

— На учёбу с тех денег, что платят в агентстве, вряд ли заработаешь. Учусь я на бюджете, бесплатно. Живу в общежитии, можно сказать, тоже за государственный счёт, недорого. На жизнь и еду высылает мать. А вот на всё остальное пытаюсь зарабатывать сама, вы правы.

Он кисло сморщился, как бочковой огурец.

— Будь добра, на «ты».

Я пожала плечами:

— Как скажешь.

— И что же это за «остальное»? Одежда, косметика, развлечения? — спросил он так, словно всё это такая недостойная тщета.

Ах, можно подумать! Можно подумать!

А женщин наверняка предпочитает ухоженных и хорошо одетых. Да и сам. Явно следит за руками — такими аккуратными ногтями, как на его холёных пальцах, можно хвастаться, толерантно умолчу перед кем. Подстрижен тоже совсем недавно, стильно. Да и костюм с ручной отсрочкой, бортовкой и костяными пуговицами далеко из недешёвых, и я знаю, что говорю — мама у меня швея в свадебном салоне.

«В общем, совсем ты мне не нравишься, Платоша, а особенно, когда лицемерно кривишься — и не мечтай!» — надеюсь, прочитал он адресованное ему сообщение на моём лице.

— Да, брови, педикюр-маникюр, стрижка, краска — всё это тоже стоит денег. А их приходится зарабатывать, — ответила я вслух.