И его категоричность мне не понравилась, потому что я как раз только-только разговор этот начал.

А потому я, разумеется, несмотря на его недовольство, продолжил свою мысль:

– Мы же пока даже не предприняли ничего. Как ты можешь заранее знать, что в наших силах, а что нет?

– Да тут и пробовать нечего, – нахмурился он. – Ты видел, сколько немцев там? Что мы – две забинтованные мумии – с ними сможем сделать?

– Я не знаю, – честно признался я. – Но думал, мы что-нибудь придумаем.

– Что придумаем? Как вдвоём всех немцев разбить?

– Ну, типа того… Думал, может быть, партизанами станем, как Денис Давыдов.

Чекист уставился на меня, как на инопланетянина. Потом прокашлялся и, вероятно, вспомнив, что я получил не только ранения в голову, но и с десяток контузий, более мягким голосом сказал:

– Давыдов – это который в 1812 году французов бил? Ну ты и вспомнил. – Он улыбнулся. – Мальчишка, книжек начитался и решил партизаном стать. Гитлера вместо Наполеона побить.

– А хоть бы и так. Какая разница, кого в землю класть – француза аль немчуру? Земля – она всех примет, – принимая вызов, резонно заметил я и, видя, что визави находится в нерешительности, уточнил: – Так ты партизанить не хочешь, что ль?

Воронцов вновь на меня изумлённо посмотрел, а потом тяжело вздохнул и, потерев себе лоб, произнёс:

– Послушай, Алёша, это тебе не роман «Война и мир». Тут нет мира – одна война. А война – она, брат, построена на преимуществе. Есть у тебя преимущество над противником – ты побеждаешь. А если нет, то на нет и суда нет. Понял? Ну а что касается того, что ты предлагаешь стать партизанами, то это, брат, идея бесперспективная. Партизаны не могут действовать без снабжения и поддержки местных жителей. У нас с тобой нет ни одного из этих важнейших пунктов. Поэтому в лучшем случае мы с тобой можем стать диверсионной группой. Но и это нам не по плечу, потому как мы, мало того, что без оружия, еды и боеприпасов, так ещё и еле-еле держимся на ногах. Ты посмотри на себя, на нас. Ну какие мы с тобой диверсанты?!

Я снял очки, потёр ладонью глаза, затем куском бинта, болтавшегося у правого уха, протёр стёкла, вернул очки на место и осмотрел с ног до головы чекиста, который и сам был на пятьдесят процентов замотан в бинты. Зрелище одновременно печальное и жуткое, потому что бледный человек в грязных бинтах не мог вызвать других эмоций. Перевёл взгляд на себя, замотанного на девяносто девять процентов в когда-то белые, а сейчас чёрно-зелёные тряпицы, и согласился с Воронцовым, что на диверсантов мы пока не тянем.

«Да, ему действительно сейчас не до партизанщины. А потому нужно будет догнать обоз и оставить его там. Самому же вооружиться хорошенько и уже после этого вернуться сюда, – кивнув чекисту, мол, согласен, подумал я. – А как вернусь, то найду способ пробраться в город и освободить наших бойцов, медиков и Алёну. Если быстро пойдём, часа за три обоз догоним. Там часок отдохну – и бегом назад. Под вечер буду тут. А уж ночью в город и проникну, благо в темноте я вижу не хуже, чем днём».

Мой кивок Воронцов понял как надо и, посмотрев по сторонам, спросил:

– Ты не помнишь, мы идём в правильном направлении? По этой же дороге шёл наш обоз?

Я сфокусировал зрение и, рассмотрев колеи, оставленные телегами, сказал, что по этой, после чего мы пошли в чащу.

На душе скребли кошки, но я понимал, что чекист прав в главном – с десятком патронов ничего путного мы сделать белым днём точно не сможем.

«Мне нужно получить преимущество, которое может быть достигнуто только в тёмное время суток. Поэтому сейчас, когда всё видно на километры в любую сторону, рыпаться к Новску смысла нет. А потому пока стоит задача обеспечить себя оружием и продовольствием, а уж после этого можно будет и попартизанить немного, – размышлял я. – Сейчас лето, получается, в лесу есть где укрыться и даже пропитание найти. А значит, нужно быстренько догнать обоз, оставить там Воронцова, забрать с собой для подстраховки Садовского, побольше патронов и гранат, взять еды и с этим арсеналом пробраться в город и найти Алёну. Вот только бы наш обоз догнать».