Я хочу ее. Безумно.

— Я люблю жестко и долго, — я прижимаюсь к ней, вдыхая ее пьянящий аромат.

Грязные инстинкты шепчут настойчивее, уводя мои пальцы дальше. И странный неизвестный мне прежде голод, я слишком долго и много думал о ней, чтобы остановиться теперь. Хотя чувствую ее напряжение, колкий холод, почти лед, который не тает под моими жадными пальцами. Да, я чувствую, но не могу ничего с собой поделать. Вместо этого спускаюсь ладонями ниже, очерчивая крутые бедра, и скольжу к внутренней стороне.

Яна шумно выдыхает, согнувшись, и я тут же заполняю пустоту, последовав за ней, навалившись всем телом. Все-таки она мягкая и уязвимая, как все женщины. И я возьму ее, как делают все мужчины.

— Скажи, что любишь также.

— Я люблю жестко и долго, — послушно повторяет Яна, а я по ее интонациям пытаюсь понять, что у нее на уме.

— И сколько мне будет это стоить?

— Просто отстань от меня.

— Забыть твой адрес?

— Да.

— А если я захочу повторить?

— Только силой, — отвечает Яна.

Она ловит мои руки и помогает нащупать застежку сбоку. Через мгновение она оказывается полностью обнаженной в моих руках.

— А если повторить захочешь ты? — я задаю вопрос и останавливаюсь на мгновение.

Я крепко держу ее за талию, впившись пальцами в мягкую плоть. Яна не вырывается и не дергается, можно даже обмануться, что тело, застывшее в моих крепких руках, уже приручено, уже мое.

— Поэтому долго? — наконец, отвечает Яна. — Любишь долго разговаривать?

Я подхватываю девушку, и она как-то по-детски ахает, будто меньше всего ожидала, что ее понесут. И этот ее вздох, короткий, сдавленный, прорезает меня насквозь. Отрезвляет.

Я не зажигаю свет в гостиной и на ощупь шагаю к дивану, который стоит над стенкой. Я опускаю ее и сажусь рядом. И сразу же угадываю ее тонкие пальцы, которыми она находит ремень брюк.

— Да, Яна, — я устало киваю и сам удивляюсь насколько безжизненно вдруг звучит мой голос, — отсоси мне, именно.

Она игнорирует мой театральный тон и решает, что я серьезно. Мне приходится сжимать ее плечи, чтобы она уже прекратила и оставила язычок в покое. Но я банально не рассчитываю силу, вновь прорезавшееся раздражение, которое душной волной захлестывает разум, стирает к черту осторожность и я сдавливаю Яну слишком сильно. До боли, я вижу, как она кривится и закусывает нижнюю губу, чтобы не издать лишнего звука.

Я убираю руки, усадив ее себе на колени. Лицом к себе, пытаясь поймать ее взгляд. Отсвет уличный фонарей чертит неуверенную тропу по полу и расходился мягким светом. Если не набрести на доверие в полутемной комнате, то уже нигде.

— Остановись, — я сжимаю ее ладонь, которая так и осталась на моем ремне.

— Не встает?

— Напротив, — я повторяя ее наглую и насквозь фальшивую улыбочку, — уже ненавижу эти тесные джинсы.

Я замечаю, что ее челка сбилась наверх. И осторожным прикосновением приглаживаю шелковые волосы.

— Чего ты так боишься? — я говорю тише. — Чего?

Все-таки она безумно красива. Безупречна. Или это все тот же голод нашептывает? Ее большие глубокие глаза дурманят, им идет даже сомнение или злоба. Яна умеет смотреть одновременно с вызовом и затравленно. Будто пугается и тут же напоминает себе, что сильная.

— Здесь только я, — я вкладываю свои ладони в ее. — Нет никаких угроз, брата...

— У тебя оружие.

Да. Я вспоминаю о стволе, заправленном за ремень.

— Умеешь стрелять?

Ей не нравится мой вопрос.

— В теории.

— Всё теория до первого погибшего, — говорю я, не подумав.

Потом вытаскиваю оружие, нащупав рукоять правой рукой.

— Я чаще и чаще достаю его, чтобы напугать или успокоить, — меня вдруг тянет на признание и я говорю Яне то, что не произносил даже в мыслях. — И рано или поздно выстрелю.