Жмурюсь от счастья, когда Андрей встает рядом, прямо за мной и шепчет:

— Я верю, малыш.

Он вжимает меня в столешницу. Такой сильный. Такой желанный. По телу растекается патока, скручивая внутренности. Мне хочется вопить от восторга от того, как он пахнет, как жадно его руки сжимают мое тело. От того, что он верит мне.

— Ты мне расскажешь?

Я сначала не понимаю, о чем он. Нежусь в сильных руках.

— Алина.

— Что?

— Расскажи мне все.

— Прямо сейчас?

— Когда поедим. — Он отстраняется, а я застываю, пораженная реакцией собственного тела. Мне так обидно. До слез. Но я смаргиваю их и с улыбкой накрываю на стол. Хочу, чтобы ему понравилось. А вот рассказывать не хочу.

— Я не готова к таким откровениям. Только если потребуешь.

— Я требовать не буду, конечно. — Он подцепляет мясо с картошкой, складывает в рот. Я смотрю в ожидании реакции. Слежу за малейшими мимическими изменениями. Он не морщится вроде. Наоборот, чуть вздыхает. — Давно я не ел домашней еды. Алин, очень вкусно.

— Правда?

— Ну, а зачем мне тебе врать?

— Действительно. Ну тогда ешь.

Мы почти молча съедаем картошку, изредка перекидываясь комментариями насчет Романа и его парней, которые делали кухню.

— Не приставал он к тебе?

— Нет. Он даже не смотрел на меня. Но думаю, ты для этого сильно постарался.

— Он мог где-то про тебя ляпнуть. А так забудет.

— Ты часто селишь здесь своих любовниц?

— Нет. Обычно у них свое жилье.

Вот как? Почему мне так больно это слышать? Но я вида не подаю. С улыбкой мою посуду, с улыбкой иду в гостиную, где Андрей достает нужную книгу и хлопает ладонью рядом с собой на диване.

— Садись, ученица. Будем проходить буквы.

Он вроде ничего не сделал. Да и выражение лица у него при этом такое строгое, словно он действительно собирается меня только учить. Но я, к своему стыду, уже представила, какие еще уроки он может мне преподавать с таким лицом. И как мне это будет нравиться.

— Алин?

— Иду. Я буквы, кстати, знаю, но у меня никак не получается складывать их в слоги. У нас была русская нянька, она постоянно материлась.

— Алин. Не тараторь. — Он опускает руку мне на колено, но меня так колбасит, что я ее скидываю.

— Учи давай, учитель.

Он смотрит так странно, с опасным блеском в темных глазах, но молчит. Мы принимаемся за изучение слогов. И к концу часа я настолько вымотана простыми «ма» и «па», что начинает нещадно болеть голова.

— Может, хватит на сегодня?

— Точно? Я думал, ты сильнее.

— Ты переоценил мои возможности. — усмехаюсь и тут я понимаю, что он сейчас может уйти. Он действительно собирается, встает и идет к двери. — Андрей!

— Что? Мне уже ехать пора…

— А как же физкультура?

Он поднимает брови, но больше никуда не уходит.

— После чтения положена разминка. А я совершенно не знаю, как ее делать. Может быть, ты... — Облизываю губы. Чувствую себя ужасно, но я так не хочу снова оставаться одна. Только не сейчас, когда я на взводе.

— Я?

— Научить меня…

— Тогда ложись, будем качать пресс.

— Пресс?

— Да, такой, на твоем животе. — Он подходит ближе, касается моего пупка сквозь ткань. Скользит ниже и подцепляет футболку. Тянет наверх, и я покорно поднимаю руки, давая снять с себя вещь, ставшую внезапно очень тесной. Спортивный лифчик не может скрыть того, насколько я возбуждена. Как и строгое выражение лица не может скрыть горячий блеск в глазах Андрея.

Я невольно опускаю взгляд. Явная выпуклость между его ног подтверждает мои догадки.

— На пол, Алина.

Я сглатываю и опускаюсь. На колени.

Его кадык дергается, а я внимательно смотрю за его руками, сжатыми в кулаки, на плоть, что, кажется, даже через ткань пульсирует.